– Я Оське говорил, – пробормотал хозяин, тщетно пытаясь отстраниться от вдавливающегося в череп револьверного ствола. – Я ему, голодранцу, говорил – хату не марай. Вот сипай теперь, сипай.
Хозяйский сын ерзал на земле, держась одной рукой за поврежденное горло, а в другой бессознательно комкая «мандаты».
– Не по понятиям живете, граждане бандиты, – сказала Катя, вытаскивая из-за голенища штык. – Глуповато живете, извините за нетактичность. Оно что, не видно, кто тут чекист понатуральнее? У меня группа на отдыхе, а вы с работой лезете. Неосмотрительно. Теперь вот вам двор испачкаю.
– Та вы що, господа-товарищи?! – Костлявый с трудом уселся у стены, подвигал челюстью, сплюнул кровь и зуб. – Ошибка вышла. Все осознали. Що ж сразу за «перо»? Та що воще за спешка? Такая барышня, и пожалуйста – никакого терпения. Может, побеседуем?
Поговорили. На прощание Катя великодушно вернула предварительно разряженные стволы – уж очень граждане бандиты просили их не позорить и инструмент не реквизировать. За беседой съели миску кабачковых оладий. Вкусные были – с чесночком. Тут, правда, кто ел, а кто больше лечился «беленькой». Особенно маялся обладатель «браунинга» – совершенно не привык рюмку левой рукой поднимать.
* * *
Четыре дня Катя провела, созерцая морской пейзаж. Айвазовский бы заскучал. Стоял полный штиль, голубая гладь до боли слепила глаза. По утрам бесконечную голубизну портили черные черточки шаланд. Изредка в дымке на горизонте угадывался силуэт английского крейсера «Карадок». Англичане вели трехсторонние переговоры с большевиками и представителями ВСЮР. Утром и вечером над морем жужжал гидроплан. Говорили, что в английской эскадре кроме крейсера и четырех миноносок имеются две аэропланные «матки» с сотней бомбовозов. Якобы англичане пригрозили в случае несогласия большевиков добровольно передать Одессу под власть правительства Южной России, непременно разбомбить ЧК и Губернский комитет КПбУ. Даже называли сроки – бомбить будут ровно в восемь часов вечера. По вечерам на Маразильевской и Екатерининской собиралась публика, лузгала семечки, кушала рачков под жидкое пиво, ждала. В последние дни обстановка с продовольствием улучшилась, на Привозе и в булочных появились мука и хлеб, и одесситы жаждали зрелищ. Катя только диву давалась – блажен город, не ведающий, что такое «точечные» удары. Впрочем, никакой бомбардировки ждать не приходилось. Переговоры прочно завязли в болтовне и нелепых взаимных требованиях. В знак возмущения делегации то и дело покидали зал бывшего ресторана Фанкони, где велись судьбоносные дебаты. Но окончательно отказываться от переговоров никто не хотел.
«Разведгруппа» обосновалась на пустующей даче. Воды не было, ходили к колодцу на перекрестке. Людей в округе было мало. За дачами вдоль обрывистого берега моря тянулась высушенная степь, поросшая редкими кустами диких маслин. Местность называлась «Дача Ковалевского». Ирония судьбы – Катя знавала когда-то парня с этой курортной окраины. Лихой морпех был. Вернее, будет через двадцать лет. В Севастополе в 42-м году познакомились. Сейчас, наверное, гоцает где-то здесь босоногий, по садам сливы с яблоками обирает.
Катя никуда не выходила. В город наведывались Пашка и Витка (девчонка обычно в сопровождении Германа). Сама Катя предпочла бы с уголовным элементом, плотно слившимся с нынешней непонятной властью, никаких дел не иметь, но, по правде сказать, больше надеяться было не на кого. В порту свирепствовала ЧК, на пароходах, пришедших из Крыма, густо шныряли агенты контрразведки белых. Все договаривающиеся стороны страшно опасались шпионов. Пассажиров, как желающих покинуть Одессу, так и прибывающих в город, перепроверяли по нескольку раз. Какой в этом смысл, Катя не понимала – в городе открыто расхаживали офицеры в помятых, вытащенных с подвалов и чердаков, мундирах и разве что погоны не нацепившие. С трапов пришедших из Керчи и Феодосии кораблей спускались такие личности, что одесситов оторопь брала, – из Крыма эвакуировались отряды красных партизан. Принцип уже принятых на переговорах договоренностей был понятен – Крым и Одесса поспешно выпихивали «чужих» и принимали «своих».
Пашка приносил газеты. Катя просматривала прессу без особого любопытства – переговоры, переговоры, переговоры. В Москве, Хельсинки, Омске, Петрограде, Харькове, Хабаровске и Владивостоке. Переговоры всех со всеми – анархисты, монархисты, меньшевики и эсеры, турки, чехи, сербы. Чистый дурдом, как справедливо говаривали в Одессе. Красная Венгрия вместе с остатками «спартаковской» Германии требует немедленного признания Союза Освобожденной Европы, и непременно со столицей в революционной Вене. Ирландия требует независимости и угрожает поднять красный флаг. Делегаты из пролетарского Дублина выступают на втором съезде Коминтерна. ВЦИК призывает все партии соблюдать спокойствие и неукоснительно следовать… Исполнительный комитет Всероссийских Переговоров ведет тщательное расследование всех случаев возмутительного неисполнения и предостерегает…
Экая херня. Читать газеты совершенно не хотелось. Осознать все равно невозможно, а в ступор вгоняет. Чего стоит оповещение «Одесских известий» о создании Ново-Российской империи на северном побережье Австралии? Прилагался подробный план пятилетнего освоения Западного Квинсленда. Оказывается, на берегу залива Карпентария уже заложен первый камень Нового Петрограда. Из Севастополя на новые земли отправляется крейсер «Генерал Корнилов» с двумя транспортами, везущими первых переселенцев. В Стамбуле крейсер примет на борт великих княжон Ольгу и Татьяну. Переговоры с австралийским правительством успешно продолжаются. В Одессу прибыли с секретной миссией агенты из Италии. Сама флорентийская принцесса Мария, рыжая, бесстыдная и соблазнительная, гоняет инкогнито по городу в открытом авто. Полуголая, накокаиненная, но совершенно определенно известно, что именно от ее шифрованных депеш в Рим зависит скорейшее объявление Одессы портом-франко. В Москве утвержден проект Революционного мавзолея. Здание будет достигать стометровой высоты. Основу траурного комплекса составит Большой театр. Идут переговоры о приглашении лучших архитекторов Франции и Соединенных Штатов…
Только на западе бывшей империи до переговоров дело пока не доходило. Под одновременными ударами (красные кавкорпуса – на Луцк, дивизии Добрармии – на Львов и Дрогобыч) панически откатывались поляки. Между Винницей и Белой Церковью армии батьки Махно и атамана Григорьева сообща терзали окруженных петлюровцев.
Катя брезгливо складывала газету, брала связку бычков и кувшин с вином и спускалась с обрыва к Проту. Мальчик почти все время проводил у тихо шуршащих волн. Сидел на горячих камнях, смотрел в пронзительно-голубую даль. Море Проту нравилось.
Сдав товарищу пророку на хранение «маузер» и бычков, Катя входила в воду. Плавала в тихой прохладной воде – далеко не заплывала, дабы не привлекать внимания: берега здесь все-таки отнюдь не пустынны, подобно австралийскому заливу Карпентария.
Прот на выходящую из воды командиршу воспитанно не смотрел. Ну, старался не смотреть. Чистил бычков. Вино себе он разбавлял водой. Сидели, жмурились на солнце, жевали бычков. Вино было прохладно, никто не беспокоил. Ни о чем серьезном не говорили. Да и не хотелось. Только как-то раз Прот обмолвился:
