– Редкость вы, Екатерина Георгиевна. Полностью судьбу свою вести – о таком даже думать страшно. Как у вас сил хватает?
Катя целомудреннее расправила на бедрах гимнастерку:
– Ты про то, что родинок нет? Не бери в голову. Предрассудки. Каждый сам свою судьбу лепит. Ну а где да когда мойры своими ржавыми ножницами нитку твоей жизни чикнут – это уж как повезет. Удача – девчушка капризная.
Прот кивнул, как маленький старичок:
– Совершенно вы правы. Даже не верится, насколько правы.
– Так что ж ты весь из себя такой меланхоличный? Разве плохо живется?
Прот улыбнулся, в последнее время это у него получалось все лучше:
– А вам будет хорошо житься, Катя. Все у вас будет и…
– Стоп! – девушка сунула болтливому предсказателю крупного бычка. – На, пасть делом займи.
– Все, молчу, – мальчик принялся откручивать рыбешке голову.
* * *
Вечером, когда личный состав доедал огромную яичницу с помидорами, Вита сказала:
– Катерина Еорьевна, можно мы Протку завтра в город возьмем? Ему бы приодеться, обтрепался що тот босяк. Не сегодня завтра так и переправят нас. А куда он такой оборвыш? Все-таки заграница.
– Мысль правильная. Только – а если кто засечет? У Прота особых примет хватает.
– Нет, не засекут, – сказал Пашка, энергично работая челюстями. – Не ищет нас никто. В Сербке, когда мы с «Троцкого» соскочили, кто-то товарищу Хвану сказал, что нас из ГубЧК встретили. А сейчас товарищу комиссару и вовсе не до нас – он в Секретариат Объединенной комиссии вошел – заседает с утра до вечера. Забыли про нас, и слава богу.
– Откуда сведения?
– Со Степой-пулеметчиком столкнулся. Посидели маленько.
– Ты, Паш, совсем дураком стал?
– Нет, Екатерина Георгиевна, вы що не говорите, а я своим доверяю. Он вас видел, когда товарищ Троцкий погиб. С большим уважением относится. Да и на бронепоезде вместе бились. Братва знает, что никакие мы не шпионы. Да и на кого щас шпионить? На Петлюру?
– Дело твое. Только доверие – штука опасная. ЧК о своих недоумениях редко забывает.
– Так то ЧК. Мы, конечно, одно дело делаем, но им положено тройную бдительность иметь. А мы в сторонке прошмыгнем. Незачем занятым товарищам мешать.
– Это правильно. Документы приобрел?
– Що там приобрел? Получил самые настоящие, – Пашка гордо похлопал себя по карману. – Не подкопаешься. Назначен в бригаду к товарищу Котовскому. Ремонтником-оружейником. Потом обещают инструктором по гимнастике в агитотдел перевести. А пока в законном отпуску числюсь.
– Ну-ну, молодец. Только язык не распускай.
– Що я, не понимаю? Не осуждаете? Ну, за то, що пулеметчиком в роту не пошел? Или в бронедивизион нужно было проситься?
– Сдурел? Крови тебе мало? А призвание людям красивую мускулатуру наращивать у кого? Полезно и гуманно.
Пашка кивнул, кажется, с облегчением:
– Вот и я думаю. По физкультурной части революции от меня куда побольше пользы будет. В здоровом теле – здоровый дух.
– Только не кури, – вставил Прот. – Тебе нельзя.
– Да запомнил я! Запомнил! – Пашка бухнул себя по юной мускулистой груди. – В жизни не затянусь. Запугал ты меня со своей опухолью, прямо не знаю как.
– Ты бы спасибо сказал, за предостережение, – заметил Герман.
– Так я говорю. – Пашка вздохнул. – Бросаете вы нас с Екатериной Георгиевной. Я, может, тоже мир бы посмотрел, прокатился.
– Так поехали.
– Нет, здесь интереснее. Потом, может, и приеду. Если позовете.
– И правда дурак, – сказала Вита, очищая сковороду. – Тебе що, приглашение на открытке с вензелями трэба? Чимпиён задрипаний. Щоб обязательно приехал. Клянись давай…
* * *
Пора уходить. На облупившейся веранде было грустно и скучно. Легкий ветерок раскачивал виноградные листья. В саду, среди ломкой выгоревшей травы, сидел здоровенный кот, задумчиво оценивал воробьев, прыгающих по древнему ракушечнику забора. В Одессе воробьев почему-то называли «жидами». Черт его знает, с Виткой у воробьев никакого сходства.
Охранять в пустом домишке было нечего – разве что огромную, добытую Пашкой на соседней даче, сковородку. «Шрифты» надежно прикопаны в углу двора. Катя глотнула из кувшина невкусного теплого вина и спустилась на берег.
Нужно уходить. Абсолютно никаких оснований затягивать. Задание, или то, что ты принимала за задание, выполнено. Остатки «разведгруппы» прекрасно управятся и без тебя. Заматерела голозадая гвардия. На войне взрослеют быстро. Год за три, а иной раз и день за десятилетие. Сколько ты здесь была? Чуть меньше месяца. А ребята совсем другими стали. Прапор с Виткой целоваться учатся. Прот завидует. Сколько ему все-таки лет-то? Собственно, разве это важно?
Профессиональная болезнь у вас, Екатерина Георгиевна. Проблема в том, что «калька» очень быстро перестает быть «калькой». Когда ты в ней, она кажется единственно истинным миром. Разумом понимаешь, что все твое осталось где-то там – за изломом пространственно-временного парадокса. Здесь чужое. Иллюзия. Пусть и готовая тебя с легкостью убить и навечно оставить прахом в этой земле, но иллюзия. И уходить отсюда не хочется. Люди здесь живые, солнце горячее. Котяра вон какой убедительный – по обрыву с ленцою тащится, этакая морда бандитская. Прикормить такой экземпляр – никакого бультерьера не нужно.
А каждый Прыжок, что ни говори, маленькая смерть, причем к оргазму никакого отношения не имеющая.
Нужно идти.
На берегу никого не было, только дед сидел с удочкой у старых свай, – Катя скинула одежду, сунула под тряпки «маузер» и скользнула в воду. Здесь лучше плыть сразу – камни острые. Девушка отплыла от берега – сзади возвышался высокий обрыв, залитый лучами полуденного солнца, правее виднелись кресты мужского монастыря. Искушаете братию, барышня. Впрочем, вряд ли у монахов имеются в изобилии оптические приборы. Вот где Герман мог бы выгодно свой ненаглядный «цейс» пристроить.
Гимнастерка с трудом налезла на влажное тело. Катя неторопливо прошлась вдоль берега – возвращаться на пустую дачу не хотелось. Ракушки приятно покалывали уставшие от сапог пятки. Ничего, в Москве растоптанные кроссовки ждут. А при желании и невесомые босоножки обуть можно.
– Клюет, дедуля?
– Ни, на глубину бычок пишов, – дед махнул коричневой рукой куда-то в сторону Турции. – Бычок вин разве теплу воду любит? Та боже сохрани, ни в жизнь, – дед подслеповато прищурился. – С батареи, товарищ барышня, будете?
– Нет. Батарея еще третьего дня снялась. На Западный фронт двинули. А я с банно-прачечного отряда. Дрянь всякую стираем. Бойцы вошебойного фронта, короче.
– А, насерьезе? Пистоль вам на вшей выдают?
