– Павлуша, ты що несешь? – ужаснулась Вита. – Вон Протка рот открыл.
– Что я открыл? – возмутился Прот. – Я побольше некоторых знаю. Тоже опытная куртизанка нашлась.
Катя и Герман захихикали.
– Ладно, давайте собираться, – сказала Катя. – Вам еще перепаковаться нужно. Герман Олегович, я вас подгружу маленько. Возражать не нужно.
Прапорщик приподнял бровь:
– В смысле?
– Деньги на тебя сгружают. Для тебя и брали, – объяснил Пашка.
Герман начал подниматься из-за кривобокого стола:
– Екатерина Георгиевна, жаждете меня оскорбить на прощание?!
Прот уцепился за один рукав, Витка за другой – потянули на место.
– Катерина Еорьевна, нам и так хватит, – поспешно сказала Вита. – Честно слово, хватит.
– Я не настаиваю. Пусть здесь остается закопанным. В резерве. Кому из вас приспичит – вернетесь. Я взять не могу. Некуда и незачем.
– Да, нам еще служить, – согласился Пашка. – Ты, ваше благородие, не выламывайся, бери сколько нужно – все-таки в заграницу двигаетесь, там финансы пригодятся. Я вот подумал – оставлю я свои болванки здесь. С ними в Особый отдел сунешься – всю жизнь по следствиям таскать будут. Обойдется Советская власть без этого золота. Вон как нынче политическая обстановка закручивается – не до золота.
Герман нервно глянул на Катю:
– Считаете, я имею право взять деньги?
Катя почесала свою располовиненную бровь:
– Знаете, товарищи шпионы, мне хочется дать вам по маленькому совету. Каждому. Наедине. Я вам больше не командир и слушать меня не обязательно, но, если не скажу, потом сожалеть буду. Давайте-ка приберите пока здесь, а мы с Протом в сад на минутку выйдем.
* * *
– Не болтай. Никогда не болтай – я тебя очень прошу. Пусть о твоих способностях никто не знает.
– Я понимаю. Боюсь я, Екатерина Георгиевна, свою свободу потерять. Но одиноким быть тоже боюсь.
– Брось. Дружить ты научился. И любить, когда время придет, научишься.
– Ага, – мальчик опустил голову. – Научусь. Вот за это спасибо, – он постучал себя по животу, где под рубашкой была заткнута за ремень тетрадь в кожаном переплете. – Просто придумано, а ведь помогает. Спасибо, Катя.
– Не за что. Ты и мне, и всем нам здорово помог. Я тебя напоследок еще раз все-таки спрошу – кто нас с майором сюда вызвал? Ничего на ум не пришло?
– Нет, Екатерина Георгиевна. Не знаю. Видно, случилось с тем человеком что-то. Вы уж простите, ничем помочь не могу.
* * *
– Екатерина Георгиевна, я подумал – все-таки я золото взять не могу. Я с Родины дезертирую, так хоть грабить ее не буду. Совесть замучает.
– Как хочешь. Останешься здесь – рано или поздно ниточку потянут. Уж в слишком шумных делах мы поучаствовали.
– Я понимаю. Потому и уходим. Жить здесь не дадут. Но золото…
– Золото то, золото се… Да сколько там того золота в масштабах мировой революции? Ты, Герман Олегович, вечно из мухи слона делаешь. Ты, извини, к эгоизму и мании величия весьма склонен. Тебя кто заставляет деньги на себя любимого корыстно и бесчестно тратить? Или ты ребят бросить собираешься? Не надувайся, мы здесь одни. Ты же их не бросишь. И ты старший. Найдешь, как деньги потратить? Или тебе хлеб насущный непременно нужно добывать возвышенным дворницким трудом? Вы там никому не нужны будете. Только на себя надейтесь. Ну как ребята себя будут чувствовать, глядя, как ты, такой кристально честный, горбатишься за гроши? Витке в посудомойки прикажешь устраиваться? А Прот? Ему в мелкие хироманты идти? Ей-богу, как гимназистик рассуждаешь.
– Нет, я понимаю. Только…
– Опять «только»? Решительнее, господин прапорщик. Ты за ребят отвечаешь. Берешь презренное злато?
– Возьму. Умеете вы заставить, Екатерина Георгиевна.
– Ну, кому-то нужно и прямиком по бестолковым лбам стучать. Извини за прямоту.
– Заслужил. Катя, мне очень хочется сказать…
– Не нужно. Я не девочка, все понимаю. Вы очень милый человек, Герман Олегович. При других бы обстоятельствах разделила бы я с вами романтичную летнюю ночь. И не одну. Только это для нас с вами табу.
– Не понимаю.
– Тонкости женского восприятия. Флирт легкомысленный, шалости плотские – не всегда уместны. Я девушка раскованная, но понимаю, когда близость для мужчины нечто большее значит. У меня тоже обязательства есть. Нехорошо, если противоречие возникает.
– Мне кажется, ты меня сто раз готова была убить.
– Так ты на меня о-го-го как зубами скрипел. Сумасшедшие деньки были, а? Живи, прапор, счастливо. У тебя получится. – Катя крепко обхватила смущенного прапорщика за шею и чмокнула в щеку.
* * *
– Катерина Еорьевна, худо нам без вас будет.
– Не маленькие уже. Справитесь. С прапором у тебя неплохо получается.
– Ой, та що вы такое говорите?! У нас же…
– У вас, значит, только у вас. Меня больше не касается. Совет я тебе, Витуля, хочу очень простой дать. Ты или причесывайся двадцать раз на дню, или постригись коротко. Ты, конечно, и лохматая мужикам голову будешь кружить, но к аккуратной хорошенькой леди совсем иное отношение. Попробуй, не пожалеешь.
– Ох. Просто убиваете вы меня, Катерина Еорьевна.
– Не вздыхай. Хорошая ты девчонка, жаль, не удастся посмотреть, кем станешь. Но я на тебя крепко надеюсь. Ты, как ни крути, – старшая. За мальчиками присматривай строго. Но и не пережимай. Мужчина – существо ранимое.
* * *
– Жаль, что расставаться нужно, Екатерина Георгиевна. Вам бы у нас в Красной армии цены не было. Я б с таким командиром все жизнь служил.
– Спасибо, Павлуша. Я, собственно, в РККА еще послужу. Но встретимся едва ли. Вообще-то, не армейский ты человек, Пашка. Солдат хороший, и храбрости тебе не занимать, только держался бы ты поближе к мирной жизни. Спартакиады бы проводил, универсиады, сдачи норм ГТО организовывал. Гандбол, футбол, эстафеты с призами – самое оно. Талант у тебя. Вон, Прот, каждое утро кряхтит – «ноги на ширине плеч, наклоны…» Очень нужное дело. И красивым ты парнем будешь – просто ходячая агитация. Барышни млеть будут, срочно спортивные трусики и маечки изыскивать.
– Вы-то не сильно-то млели.
– Ну, и я поглядывала. Грешна. В другое время в другом месте не посмотрела бы на твой юный возраст. Проверили бы, у кого дыхания дольше хватает.
– Так ведь…
– Цыц! Только ляпни, что полчасика еще в запасе имеется. Мы же с тобой военнослужащие. Расслабляться не положено. К тому же полчасика для меня – только раздразнить. Что разухмылялся? Хвастун…
* * *
Шаланда раскачивалась – поднималась волна.
