– Пойдем Екатерине Георгиевне доложим. Может, разумнее вообще ночи подождать?
– Ночи ждать глупо. Здесь роща насквозь проплевывается, – решительно сказала Катя. – Лучше рискнуть. Оружие спрячем, я платочек повяжу. Мы же мирные люди. Ты, Герман Олегович, фуражку нацепи. Зря я ее, что ли, из великого города Мерефы перла?
Герман молча надел студенческую фуражку с надломанным козырьком. «Презент», как выразилась Катя. Нужно было бы чувствовать себя польщенным – не забыла предводительница, побеспокоилась. Только носить офицеру, пусть и бывшему, чужую студиозную фуражку весьма оскорбительно. К тому же фуражка была великовата и съезжала на уши. Судя по ухмылкам Пашки, в «обнове» бывший прапорщик окончательно потерял боевой вид.
– Ну, поехали, – Катя уже напялила прямо поверх галифе драную юбку, пристроила пару «наганов». – Прот, если что, падай на дно. Герман Олегович, вы извольте не забывать за тылом приглядывать.
– Мы помним, – пробормотал как всегда спокойный мальчик.
Герман подналег на задок брички, помог выкатиться на дорогу. Запрыгнул внутрь. Пашка тряхнул вожжами, и экипаж покатил по щелястому настилу моста.
– О, кавалерия целым эскадроном нам прямо в лоб, – прошептал Пашка.
Из прибрежных кустов вывалило два десятка коз. Позади плелся дед с палкой.
– Раз уж на глаза козлопасу выперлись, спроси у него, что в селе творится, – прошипела Катя.
Дед подслеповато уставился на подъехавшую бричку.
– Доброго дня, дідусь, – заулыбался Пашка. – Це Остроуховка буде, чи ни?
– А як же – Остроуховка, вона сама. Самі звідки будете? – любознательный дед охотно подковылял ближе.
– З Південного. Нам би на Дирково потрібно. У вас в Остроуховке як, спокійно? Влада яка?
– Та яка там влада? Спокійно, – козий пастух пренебрежительно махнул заскорузлой рукой. – Езжайте, у нас мирно.
– Ой, добре. А то в Мерефі офіцери стоять. Пропуски нові вимагають. Едва пропустили.
– Еге ж, влада вона і є влада, – дед поморгал на Катю, пощупал борт брички. – Вы тоді їдьте. Бричка у вас добра, та и дівка гладка. Всяко буває, мож гайдамакам сподобається. Вони хлопці ох, гарячі. Не глянуть що ви не причому.
– А де гайдамаки, дідусь?
– Та ось, – дед ткнул палкой в сторону выселок. – Другий день жидів б’ють. Вже вгамувалися б, та їхали. Попалять, пропаде все добро. Розійшлися дуже сильно.
– Погром, что ли? – не выдержал Герман.
– Москаль? – дед глянул неодобрительно. – Їдьте собі, попадетеся під гарячу руку, шиї вам повідкручують. Суспільство і так хвилюється. Гайдамаки молодих хлопців до себе зманюють. Їдьте, їдьте…
– Та ми швидко, – пообещал Пашка. – Суспільство, отже, чекає?
– А як же. Добро-то поділити потрібно. Яков ох і заможний жидок був. У нього самогон по пятерице був. Чи видане таке діло? Доторгувався, христопродавець. Що там, в місті говорять? Надовго офицеры-то прийшли?
– Та ні, вони проїздом, – сказал Пашка и тронул лошадей. – Кіз не розгуби, дідусь.
Дед пробурчал вслед бричке что-то вроде «понаехали здесь» и принялся подгонять разбредшихся коз.
– Кто б мне объяснил, чем гайдамаки от здешних мирных селян отличаются? – вполголоса поинтересовалась Катя.
– Гайдамаки воюют за независимость и туда-сюда ездят. Селяне на месте сидят. У одних винтовки, у других обрезы, – исчерпывающе разъяснил Пашка. – Ничего, мы быстренько проскочим. Лошади у нас отдохнувшие.
– Как же быстренько, у них там вроде на околице рогатки стоят, – привставшая было Катя села и потрогала каблуком спрятанный под сиденьем пулемет. – Хреново, граждане, когда патронов нэма.
Герман сунул под сиденье бинокль:
– Действительно, заграждение. И какие-то лбы рядом торчат.
– Ничего, отбрехаемся, проскочим, – заверил Пашка.
– А если слухи про Прота и до этой Остроуховки дошли?
– Да нет, село на отшибе, вряд ли они… – Пашка осекся. – Мертвяки, Екатерина Георгиевна…
Бричка выехала на развилку, здесь левая дорога уводила к корчме. Прямо посреди дороги лежали два тела. Мужчину, должно быть, волокли – рубаха задралась, худая спина обильно припудрилась пылью. Разрубленный затылок тускло чернел сквозь серебристую пыль. Женщина лежала, широко раскинув толстые ноги, юбка завернута на голову, вспоротый живот вспух мешаниной почерневших внутренностей. Ветерок стих, на бричку накатила жирная волна трупного смрада.
– С вчера лежат, – Пашка судорожно сглотнул. – Екатерина Георгиевна, может, взад повернем?
– Прот, ты туда не смотри, – апатично пробормотала Катя. – А ты, Паша, поворачивай. К корчме. Там дорога вдоль реки в обход должна идти. Проскочите.
– А как же… – Пашка подавился и, изо всех сил стараясь не смотреть на лежащий на дороге ужас, начал разворачивать упряжку.
– Прапор, пойдешь со мной? – Катя нашаривала под сиденьем карабин.
– А… да, – Герман на миг зажмурился – перед глазами все стояли несуразно толстые женские ляжки и черные петли кишок между ними.
Катя с треском содрала с себя юбку и яростно впихивала за ремень оружие.
– Пашка, остановитесь за рощей. Дурить вздумаешь – сама мозги вышибу. Прот, сидите смирно, пока ясность не наступит. Прапор, выпрыгнешь, уйдешь вправо, вдоль плетня. Прикроешь. Сам не высовывайся. Ясно?
– Да, – Герман совал в карманы брюк гранаты. Гранаты не лезли. Возражать барышне в голову не приходило, достаточно глянуть на ее бледное, меловое лицо. Лишь глаза продолжали сверкать изумрудным льдом. Издашь лишний звук – убьет.
– Пошли! – Катя мячиком скатилась с брички.
Герман спрыгнул в другую сторону, неловко пробежал по инерции, чуть не подвернул ногу. Пригнувшись, перепрыгнул через заросшую канаву. Бричка, постукивая колесами, катила уже далеко впереди. Клубилось облачко легкой пыли. Девушки на дороге не было, – скрылась под скатом берега. Герман, вспоминая, как нужно двигаться под обстрелом, побежал наискось от дороги. Вот он, плетень. Прапорщик плюхнулся на колени, пополз, путаясь в высокой сурепке.
Колотилось сердце, на зубах поскрипывала легкая пыль. Во дворе взвизгнула дверь, кто-то смачно схаркнул и спросил:
– Степан, що там?
– Та що, тачанка. Промчала по берегу як божевільна.
– Чого ж не зупинив? Спиш сустатку?
– Та хлопець проїхав. З Остроуховки, мабуть. Навіщо сіпатися?
Значит, не заметили. Герман смотрел сквозь плетень. Просторный двор. Двое, в широких театрально-народных шароварах, стояли у распахнутых ворот, сворачивали самокрутки. У одного на плече стволом вниз висела винтовка. Папаху с красным шлыком гайдамак зажимал под мышкой. У коновязи стояли кони под седлами. Девять… нет, десять. У стены воз, запряженный парой сытых лошадок. Узлы, подушки, беспорядочно накиданное добро прижимает полированная крышка стола. Взблескивает начищенным боком ведерный самовар. Ну да, реквизированное имущество…
