Катя рычала вполголоса, но казалось, орет на весь лес:
– Врагов нашли, да?! Выродков? Ублюдков-христопродавцев?! Страну просрали, себя просрали. Детей нерожденных в дерьме топить будете? Хрен с ним, что в кальсонах вшивость развели, – кто у вас в мозгах скребется?! Дегенераты дрочливые. Да восстанет брат на брата, да наступит вечно счастливая жизнь? Идейные, вашу мать. «Капитал» вам? Всё поделить бытие не можете? Тору по субботам, малиновый звон по воскресеньям, политинформацию по понедельникам? Грызуны, чтоб вас чумкой поплющило. Все бы антагонистические противоречия скрутить в пучок, да вам в жопу. Договориться неспособны? Паучье племя, безмозглое.
– Екатерина Георгиевна, мы же… – заикнулся Пашка.
Катя шагнула к нему, взмахнула «маузером»:
– Заткнись, нос сломаю!
Парень шарахнулся, а Катя продолжила исходить ненавистью:
– Мало вам фрицев да поляков с янкесами? Мало того, что до Волги пятиться будем, детей и заводы за Ташкент увозить? Развели незалежность, каждый тут будет рылом поводить, принюхиваться, под кого лечь повыгоднее? Свободная Ичкерия, гордая Грузиния, историческая Украиния, туго натянутая от Варшавы до Тулы. Прибалты – несгибаемые герои, все до одного на пляжах Юрмалы супротив российских оккупантов полегшие, блин. Краса и гордость демократической Европы, пачкуны подпольно-секретные. Та мы ж уси независимые, аж ссать нам некуды. Придите, братья турки с братьями арабами, будь ласка батька Гитлер да дядька Сэм, – защитите от трусливых москалей-недоумков. Или вон как Виткины сородичи, вцепятся в свою атомную бомбу и сидят посреди пустыни, как прыщ на целлюлитной заднице. На внеисторической родине договориться же ни с кем не можно. Нет у вас хуже врагов, чем люди на этой земле выросшие. Да чтоб вы сами передохли, придурки бестолковые! – Катя подхватила карабин и, не разбирая дороги, продралась сквозь кусты прочь от костра.
* * *
Темнело, накрапывал дождь. В животе одиноко болталась пара ранних сыроежек, кое-как обжаренных на крошечном костерке. Одежда промокла насквозь, в сапогах скоро головастики заведутся.
Катя вышла к приметному дереву. Дымком от лагеря тянуло по-прежнему. Большого огня не разводили, хоть на это ума хватило. Сидят рядком, шепчутся. Пионеры-скауты. Про часового забыли. Нет, вон он, у лошадей топчется, на плечи рядно набросив.
– Как шнобель?
Прот вздрогнул, крепче уцепился за карабин, как за палочку-выручалочку. Эх, вояка, ему под кавалерийский карабин сошка, как под пудовую пищаль, необходима.
– Нос давно унялся, Екатерина Георгиевна. Мы вас ждем, ужинать не начинаем.
– Польщена. Что ж тебя в охрану выпихнули? После кровопотери положено отдыхать, молоко пить.
– Молока у нас все равно нету, а в часовые я сам напросился. Пусть хоть видимость честности будет. Выстрелить я вряд ли смогу, но заору обязательно. Вы не волнуйтесь.
– Знаешь, ты не прибедняйся. Пальнуть тебе вполне по силам. Тебе бы чуть побольше уверенности да лишних движений перестать бояться. Не сахарный, не развалишься.
– Мне Пашка то же самое говорил. Настоятельно советовал атлетикой заняться и осанку подправить.
– Угу, в виде исключения, не такая уж глупая мысль мелькнула у товарища красноармейца. Движения тебе, Прот, действительно не хватает. Кстати, я не поинтересовалась, днем-то тебе нос кто рихтовал?
– Я не заметил, – смущенно прошептал мальчик. – Полез разнимать и сразу… Вы, Екатерина Георгиевна, на нас не сердитесь. По глупости сцепились.
– А я уж подумала, от великого ума, – проворчала Катя. – Как там девчонка?
– Лучше. Как драться начали, заговорила. Наполовину не по-русски, но очень даже доходчиво. А как после вас ее из кустов вытащили, так совсем полегчало. Порыдала и разговаривает. Отвлеклась.
– М-да, кусты – неплохой антидепрессант. Значит, выкарабкается?
– Обязательно. Вы правильно сказали – кровь иудейская стойкая.
– Ну-ну. Прот, а сдается мне, что ты в этом мокром отстойнике для слабодумающих назначен самым разумным человеком. Как думаешь – это впечатление такое обманчивое или следствие твоих скрытых талантов?
– Просто я старый внутри, – мальчик крепче прижал к узкой груди карабин. – Я, Екатерина Георгиевна, должно быть, помру скоро. Совсем себя стариком чувствую.
– Странно. У меня весьма схожие ощущения, особенно когда ноги насквозь мокрые. Ты брось разную чушь воображать. С поста снимайся, – в округе крупнее лис никого нет. Пошли ужинать.
Чугунок с трещиной, заново замазанной глиной, уже побулькивал на огне. Пашка осторожно опускал в воду кривобокие клецки.
– Погода сегодня паршивая, день паршивый, да и мы им под стать, – сказала Катя, глядя в огонь. – Обсуждать ваше геройское поведение не вижу смысла. В таких вещах воспитанием заниматься – безнадежное дело. Да и не дети вы. Убедительно прошу, пока мы вместе, в спину друг другу не стреляйте. Потом, без меня, успеете.
– Да що вы такое говорите, Екатерина Георгиевна? – пробормотал Пашка. – То недоразумение вышло. Увлеклись шибко.
– Ну и ладно. Давай-ка, оратор, тащи из брички сосуд. Я там прихватила на всякий случай.
Пашка мигом вернулся с бутылью.
– Твой батя гнал? – спросила Катя, выдергивая кукурузную кочерыжку-пробку.
Вита кивнула, по впалым щекам медленно покатились слезы.
– Ну, ты уж извини, помянуть по вашему обычаю не умеем, – Катя плеснула на донышко помятой кружки. – Давай, девушка Вита, вспомни семью, родных. Жаль, что ушли они безвременно. Война, чтоб ей… Пожелаем твоим, чтобы жилось им и торговалось на Том мире счастливее, чем на этом. Там, вообще-то, и вправду лучше. Можете поверить, я заглядывала. Давай, девочка, помянем.
Вита глотнула, задохнулась. Пашка расторопно подсунул воды запить. Катя налила прапорщику, потом юному большевику. Самогон глотали в тишине, Вита так же тихо плакала.
– Прот, как здоровье, позволит?
– Да я, Екатерина Георгиевна, уже вроде бы горилку пробовал, – неуверенно пробормотал мальчик.
Катя нацедила ему глоток. Ужасно непедагогично, но как профилактика простудных заболеваний сойдет. Прот проглотил как воду, Катя налила себе. С кружкой обошла костерок, села рядом с Витой, обняла за хрупкие плечи:
– Ничего, малая. И мы туда рано или поздно попадем. Наших там, Наверху, много. У всех у нас отцы уже там. У Прота вообще все давно ушли. А нам пока время здесь повозиться. О родных будешь вспоминать, когда будет чем похвастать. Тебе еще детей, внуков и правнуков растить.
– Я хочу гайдуков убивать. Усех, до крайнего, – Вита всхлипнула.
– Ладно, успеешь решить, всех или через одного вырезать. Пашка, что там с клецками?
– Так галушки уже в самый раз созрели…
Клецки-галушки промелькнули и исчезли. Взрослые выпили еще по глоточку. Прот не претендовал, Вита дремала, прислонившись лбом к теплому плечу командирши.
