– Как же так, Екатерина Георгиевна? – с обидой сказал юный большевик. – А Прот наш как же? Мы на свежих лошадях мигом их догоним.
Катя вылетела наружу, с яростью затянула на талии ремень с оружием:
– Тогда Прота могут подстрелить ненароком. Или нароком. Он у нас юноша шибко ценный. Погоню они ждать будут. Двинем наперерез, через лес. Герман, ты со мной?
Прапорщик молча кивнул и принялся вдевать сапог в непослушное стремя.
– А я опять в обозе?! – возмутился Пашка. – Я вам что, калека – на облучке сидеть?
– Следуешь без суеты, как основная ударная сила. – Катя взлетела в седло. – После реки нам без тарантаса не обойтись. Да помоги ты господину прапорщику!
Герман, с помощью Пашки, наконец утвердился в седле.
– Ты накоротке повод держи, как мы говорили, – напомнил Пашка, похлопывая кобылку по крупу.
– Пошли, ваше благородие, – приказала Катя, уже слегка жалея, что взяла с собой непривычного к седлу прапорщика.
– Ой, Екатерина Георгиевна, – спохватился Пашка. – А Витка? Я ее с собой забираю или как?
– Она свободный человек. Захочет ехать – не препятствуй, – Катя сдавила каблуками бока своего мышастого.
Из-под копыт летели липкие ошметки грязи. Уже далеко позади остались ободранные ворота монастыря. Двое всадников пронеслись сельской улочкой, полностью вымершей по случаю стрельбы. Прапорщик пока не отставал. Хорошо. Оборачиваться и разговаривать Кате не хотелось. Ветер сушил на щеках запоздалые, глупые и совершенно ненужные слезы. Обидно. И стыдно за собственную наивность. Стыдно. Ладно, свою боль привыкла терпеть. Теперь и чужую запомнишь. Треск зубов под округлой рукоятью «маузера». Безобразно рассеченную щеку. Ужас понимания в небесно-голубых глазах. Раньше боли почувствовала сестра Ольга, что красоту навсегда отняли. Кончилась Елена Прекрасная. Осталась крыса, лживая, тощая, монастырская.
Всё. Кончено. Забыто. Рви вперед, мышастый. Зажрался, обленился, сучье вымя. Работай!
Глава 9
Первое время я думал, что «сундук мертвеца» – это тот самый сундук, который стоит наверху, в комнате капитана.
Роберт Луис Стивенсон. «Остров сокровищ»
В рабочем и крестьянине проснулось сознание личности.
Л.Д. Троцкий
Поводья четче. Как Пашка учил. Чертов большевик. Чертов жеребец. Чертова дорога. И Она. Тоже. Чертова баба.
Герман пытался правильно держать колени, не мешать коню. Как же – одно дело понять, другое – правильно выполнить. Проклятая кобыла летела за мышастым командирши, и прапорщик с огромным трудом сдерживался, чтобы не завопить в голос. Нет, одно счастье – дорога размокшая, мягкая, брякнешься, вполне возможно, сразу шею и не свернешь. По сторонам смотреть было некогда. Усидеть бы в седле, не опозориться. Герман полностью сосредоточился на работе ногами, лишь отпихивал локтем нещадно колотящий по позвоночнику карабин.
– Теперь в лес. Коню не мешай, он сам пойдет, – рыкнула командирша.
Свернули от дороги. Кони двигались вдоль крошечного ручья. По коленям всадников хлестал тростник. Герман было обрадовался – скорость движения резко снизилась. Но радость оказалась преждевременной – шли неровно, кобыла часто оступалась, и Герман чуть ли не ежеминутно рисковал свалиться с седла.
Тропинка пошла чуть выше и ровнее. Мышастый с облегчением фыркнул. Впереди лежал зеленый луг. Катя направила коня к далекой опушке леса, в первый раз обернулась:
– Держитесь, ваше благородие. Нам бы только на лесную дорогу вырулить. Часа четыре должны выиграть. Если они, конечно, тоже не решились путь срезать. Хотя с тачанкой едва ли.
Герман кивнул. Лицо у командирши было на удивление унылое, даже дерзости, что обычно в глазах сияла, что-то не заметно. Вокруг бледно зеленющих глаз легли глубокие тени. Неужели из-за мальчика так переживает? Вряд ли. Екатерина Георгиевна из тех особ, что и на похоронах родной матери лишь ядовитые колкости будет отпускать. Да и есть ли у нее мать? Никогда ведь не упоминала.
Катя пятерней поправила растрепавшуюся отросшую челку. На прапорщика больше не смотрела. Герман с облегчением ухватился за луку седла, попытался передохнуть. Филейная часть ощутимо болела.
Двигались бесконечно. Невыносимо. Оставалось вытащить «наган» и пустить себе пулю в висок. Герман определенно чувствовал, как насквозь промокшие брюки прилипают к седлу. Ягодицы жгло огнем. Вроде бы и не быстро двигались, сначала вдоль опушки, потом по непонятно откуда взявшейся заросшей лесной дороге. Прапорщик из последних сил уклонялся от низких веток. Упасть бы, вытянуться на земле. Пусть сука пристрелит. Герман не то что протестовать, даже глаз открывать не станет.
– Близко подошли, – пробормотала Катя, отмахиваясь от надоедливых комаров. Под ветвями дубов было душно и влажно. Кони явно устали. Мышастый уже слабо реагировал на понукания безжалостной всадницы.
– Близко подошли, – повторила Катя. – Река рядом.
Герману было все равно. Направление он давно потерял. Сползти с седла, лечь на живот, замереть…
Впереди горланили лягушки. В просвете ветвей блеснула темная вода, качнулись глянцевитые листья кувшинок, потянуло свежестью. Герман понял, что перед тем как застрелиться, обязательно нужно рухнуть в воду, повиснуть в зеленой полутьме и, не поднимая головы, пить, пить, пить…
Двигаться вдоль близкой воды оказалось истинной пыткой. Герман тупо смотрел на манящую прохладу, клонился с седла, гигантским усилием воли выпрямлялся. Поймал себя на мысли, что с ненавистью поглядывает в затылок мучительницы. Светлые прядки слиплись от пота, закудрявились, липли к шее. Если выстрелить, брызнет кровь. Соленая, липкая, густая. Германа передернуло. Утомленная лошадь раздраженно замотала головой.
Впереди показалась дорога, заблестела широкая лужа перед старыми, просевшими балками моста. Герман тупо смотрел. Там дальше Остроуховка. Левее корчма, где Виту…
Показалось, что тянет старой гарью.
– Вон там засядем, – Катя ткнула рукой в придорожные кусты. – Там повыше будет и обзор недурен. Лошадей подальше оставим.
Герман сполз с седла. Встал, широко расставив ноги.
– Наблюдай, – Катя взяла лошадей под уздцы, повела в глубь рощи.
Прапорщик доковылял до кустов ракиты. Хотел опуститься на колени, замер – сзади каждое прикосновение штанов дергало будто теркой по обнаженному мясу. Герман с трудом снял карабин, опершись об него, опустился на колени.
Как обычно беззвучно появилась Она.
– Тихо? Всё, ждем. Полагаю, фора у нас в час-два. Если мы правильно угадали.
– А если неправильно? – прохрипел Герман. Попытался сплюнуть, да было нечем…
Катя пожала плечами – на темной кофточке темнели пятна пота, – посмотрела искоса:
