А теперь вновь подчеркну: «сталинщина» была одной из сторон реальной мучительной и великой диалектики нашей жизни.
Была и другая сторона, и у нее были свои символы, ставшие действительным воплощением величия нашей страны. Они были везде – в производстве, науке (Вавилов и Келдыш, Циолковский и Королев…), искусстве (Шостакович и Эйзенштейн, Маяковский и Шолохов…), политике (Бухарин и Троцкий, Киров и Дзержинский…), армии (Тухачевский и Жуков…). Кто-то из них был приближен к власти, кто-то был ею репрессирован, но правда СССР – это единство этих противоречий. Это сосуществование в одной элите Жукова и Берии, Вавилова и Лысенко… Точно так же нашей правдой было сосуществование мещан-доносчиков, стремивших к расширению жилплощади в коммуналке, и «рядовых» героев Великой Отечественной; миллионов зачинателей новых трудовых инициатив и «элитных» предателей типа Власова…
И опять парадоксы – парадоксы эпохи, где «сталинщина» стала именем для всех – тех, кто строил социализм вопреки ей (причем иногда бессознательно, не понимая этого «вопреки» так же, как его не понимали герои-партизаны войны 1812 года, защищавшие Родину с именем «царя-батюшки» на устах, того, что завтра этот же царь и его прихвостни будут их пороть), и тех, кто паразитируя на их энтузиазме и подвигах уничтожали их же творческий порыв и самые жизни.
Но главное для нас сейчас – не эта публицистическая заостренность проблемы, а содержательный анализ (который в этом очерке по неволе будет очень кратким) противоречий между ростками царства свободы и их мутациями в нашем прошлом, анализ противоречия между строительством нового общества и «сталинщиной».
Рассмотрим подробнее эти ростки социализма и их мутации.
Содержательно социально-экономическая система «мутантного социализма», сложившегося в наших странах (пока оставим в стороне категориальное определение этого строя) может быть описана, опираясь на разработки политической экономии социализма (при условии «выворачивания на лицо» апологетических характеристик) и советологии. В этом случае мы смогли выделить систему противоречивых черт, соединяющих мутации и живые ростки посткапиталистического общества
[339]
.
В том, что касается отношений координации (аллокации ресурсов, формы связи производства и потребления, поддержания пропорциональности) такой мутацией было господство бюрократического централизованного планирования (позволяющего эффективно перераспределять ресурсы, обеспечивающего высокие темпы роста тяжелой промышленности и ВПК, но неадекватного для достижения конкурентоспособности на мировом рынке потребительских товаров и ответа на «вызовы» второй и третьей волн технологической революции). Этот механизм был внутренне ограничен явлениями «плановой сделки», «псевдоадминистративных цен», разъедался ведомственностью, местничеством, коррупцией и функционировал в условиях более или менее формального рынка (напомним, что в условиях «рыночного социализма» – например, в Венгрии 1970-х – большинство цен централизованно не определялось, самостоятельность предприятий была весьма высока). В то же время в разные периоды в разных странах МСС развивались ростки низового учета и контроля, самоуправления, встречного планирования, эффективных договорных отношений и другие ростки «чистых» форм пострыночной координации.
В области отношений собственности господствовали государственная и кооперативная форма (хотя были и исключения – доминирование частной собственности в сельском хозяйстве Польши, например). Содержанием их было корпоративно-бюрократическое отчуждение работника от средств производства и государственно-капиталистическая эксплуатация – на одном полюсе, социальные гарантии (занятости, жилища, среднего уровня потребления, медицинского обслуживания и образования) и стабильность – на другом.
В сфере распределительных отношений, социальных гарантий, ценностей и мотивации труда положение также было противоречивым: на одном полюсе – уравниловка, бюрократические привилегии, подавление инновационного потенциала; на другом – ростки ассоциированного социального творчества – социальная стабильность и защищенность, реальный энтузиазм, коллективизм.
Отношения воспроизводства этой системы можно описать как «экономику дефицита», акцентируя при этом не только значимость ресурсных (а не спросовых) ограничений, но и наличие застойных глубинных диспропорций, слабую мотивацию НТП, наличие «безработицы на работе». В то же время эти отношения воспроизводства позволяли обеспечить радикальные структурные сдвиги при сохранении стабильности системы в целом («уверенность в завтрашнем дне»), а в отдельные периоды (20-е, 50-60-е годы) – высочайшие достижения в области науки, искусства, образования.
В сфере социально-классовых отношений эти мутации были не менее, если не более, значимы. Ростки социально-классового равенства, ставшие действительной тенденцией развития в СССР, в течение всего периода «реального социализма» мутировали в направлении чрезвычайно специфической системы социального расслоения и отчуждения. Взяв за образец сталинскую систему, мы должны будем выделить слой социально-бесправных лиц (репрессированные, депортированные и т. п.), полукрепостное крестьянство (население деревень не имело паспортов и не имело права покинуть место работы, находясь в отношениях личной зависимости), служащие по найму у государственно-бюрократической системы рабочие и интеллигенция, обособленный от народа и кастово-замкнутый слой номенклатуры – таковы были мутации «нерушимого союза рабочего класса и крестьянства», ростки которого (такова реальная диалектика нашего прошлого!) тоже были реальностью.
В политической сфере чрезвычайно жестким было противоречие реальных ростков низового народовластия (в рамках различных органов самоуправления, низовых Советов, различных общественных организаций, народного контроля, даже некоторых форм партийных инициатив), с одной стороны, и нарастающего с 20-х годов тоталитарного подавления реальной демократии и свободы личности со стороны реально узурпировавшей все основные каналы не только экономической, но и политической власти номенклатуры, использовавшей массовые репрессии для осуществления своего господства.
Наконец, в духовно-идеологической сфере Советская система так же была пронизана глубочайшими противоречиями идеологического подавления всякого свободомыслия (вплоть до использования репрессивных методов) официальной системой норм, вырабатываемых специальным аппаратом, сращенным с верхушкой приближенной к номенклатуре интеллигенции – с одной стороны, реальным развитием доступной массам подлинной культуры и социалистической мысли – с другой.
Уроки распада СССР
Сталинская модель несколько раз предпринимала попытки самореформирования, причем всякий раз бюрократически, сверху, под эгидой номенклатуры и в рамках, ею предписанных. Впервые Хрущев попытался реформировать эту систему и несколько смягчить власть номенклатуры. При всей ограниченности этих реформ они неслучайно ознаменовали период «оттепели» – период всплеска романтизма, науки, образования, искусства. Это был период, сформировавший целое поколение «шестидесятников», но это все-таки была частичная реформа сверху и именно в силу этого она очень быстро выдохлась.
