Под рукой щелкнула кнопка.
«О господи!»
У огромной кровати, поджав колени к груди, лежал Лукан. Обнаженный по пояс, без ботинок, он корчился от боли. Татуировки на спине и груди меняли цвет от темно-лилового до черного, когда он, обхватив руками живот, в судорогах извивался на полу.
Габриэлла подбежала к Лукану и опустилась рядом с ним на колени. Его тело сильно дернулось и свернулось в тугой клубок.
— Лукан! Что с тобой?
— Убирайся! — прорычал он и, как раненое животное, раздраженно оттолкнул ее, когда Габриэлла протянула к нему руку. — Уходи! Это не твоя… забота.
— Почему нет?!
— Уходи… А-а-а! — Судорога, еще более сильная, скрутила тело Лукана. — Отойди от меня.
Видеть, как он мучается, было тяжело. Габриэлла растерялась, она не знала, что предпринять, ее охватила паника.
— Лукан, скажи, что с тобой происходит? Что я должна сделать?
Он откинулся на спину, словно чьи-то невидимые руки приподняли его и бросили. Жилы на шее натянулись, как жгуты, вены на руках вздулись, рот оскалился большими, острыми клыками.
— Уходи отсюда, Габриэлла!
Габриэлла отстранилась, но оставлять его в таком состоянии не собиралась.
— Мне кого-нибудь позвать? Я могу сходить за Гидеоном и…
— Нет! Никого не надо… звать! Никого! — Лукан повернул к ней голову, и Габриэлла увидела его горящие янтарным огнем глаза с росчерком узких черных зрачков. Зловещий взгляд замер на ее горле, как раз в том месте, где пульсировала сонная артерия. По телу Лукана волной прошла сильная дрожь, он закрыл глаза. — Пройдет. Постепенно… всегда проходит.
Словно в подтверждение его слов, судороги отпустили, тело немного расслабилось, он еще долго лежал в таком положении, потом начал вставать, с большим трудом, неуклюже, но злобно заворчал, когда Габриэлла попыталась ему помочь, и она поняла, что лучше его не трогать. Невероятным усилием воли Лукан поднялся на ноги и тут же повалился ничком на стоявшую рядом кровать. Он продолжал прерывисто дышать, тело было напряженным и непослушным.
— Чем я могу тебе помочь?
— Уходи, оставь меня. — Вампир с трудом выдавливал слова.
Габриэлла даже и не думала уходить, она осмелилась протянуть руку и коснуться его плеча.
— Ты весь горишь. У тебя сильный жар.
Лукан ничего не ответил. Габриэлла решила, что он не хочет тратить силы на разговоры, они нужны ему, чтобы справиться со странным, так неожиданно поразившим его недугом. Он заявил, что ему нужна пища, но ей показалось, что причина недуга иная, более глубокая, чем просто голод. Таких мучительных страданий ей видеть не приходилось.
И вдруг в голове пронеслась мысль, даже не мысль — слово, которое Лукан произнес сегодня ночью.
«Кровожадность».
Страшная болезнь — признак Отверженных, так он ей объяснил. Это то, что отличало их от вампиров Рода. Теперь, глядя на Лукана, Габриэлла понимала, насколько трудно утолять голод, который может уничтожить тебя.
И еще она хотела знать: если вирус Кровожадности берет за горло, как быстро он может придушить?
— С тобой все будет в порядке, — тихо сказала она Лукану, гладя его по голове. — Просто расслабься и позволь мне о тебе позаботиться.
Глава двадцать третья
Он лежал в прохладном полумраке, легкий ветерок шевелил его волосы. Он не хотел пробуждаться от глубокого сна без сновидений. Нечасто ему приходилось испытывать такой покой. Он хотел еще глубже в него погрузиться и спать сотню лет.
Совсем рядом проплыл легкий волнующий аромат жасмина. Всей силой легких он вдохнул его, ощущая в пересохшем горле сладость, он смаковал аромат. Поднял тяжелые веки и увидел красивые карие глаза, смотревшие на него.
— Тебе лучше?
Он действительно чувствовал себя лучше. Головная боль прошла, тело не жгло адским огнем, судороги не стягивали внутренности в тугой узел. Оставался некоторый дискомфорт, но это пустяки.
Лукан попытался сказать, что он в отличной форме, но из горла вырвался только нечленораздельный хрип. Он откашлялся и произнес:
— Я в порядке.
Габриэлла сидела на краю постели и держала его голову у себя на коленях, осторожно прикладывая прохладную, влажную ткань ко лбу и щекам. Другой рукой она гладила его по волосам — нежно, успокаивающе.
Это было приятно. Очень приятно.
— Ты был в ужасном состоянии. Я так за тебя испугалась.
Он недовольно заворчал, с отвращением вспоминая, что с ним произошло. Приступ Кровожадности едва не уложил его на лопатки. Боль превратила Лукана в жалкое ничтожество. И все это у нее на глазах. Господи, ему хотелось заползти в темную нору и там сдохнуть, лишь бы никто не видел, как низко он пал. Особенно Габриэлла.
Отвращение к себе было невыносимым, но именно это мерзкое чувство заставило его полностью проснуться.
— Боже, Габриэлла, я не… ничего плохого тебе не сделал?
— Нет. — Она погладила его по подбородку, ни тени страха не было ни в ее глазах, ни в ее нежных прикосновениях. — Со мной все хорошо, ничего плохого ты мне не сделал, Лукан.
«Слава богу!»
— На тебе моя майка, — сказал он, только сейчас заметив, что вместо свитера и джинсов на Габриэлле его черная майка, в которой могла бы поместиться еще пара таких миниатюрных женщин, как она. На нем были только брюки.
— Да, — ответила Габриэлла, вытягивая из ткани, которую она прикладывала к его лицу, болтавшуюся нитку. — Я надела ее, когда пришел Данте. Я сказала ему, что ты спишь. — Она немного покраснела. — Я решила, что, если я буду в таком виде, мой ответ прозвучит более убедительно и он не станет задавать лишних вопросов.
Лукан сел и нахмурился:
— Выгораживая меня, ты солгала?
— Мне показалось, ты не хотел, чтобы тебя кто-нибудь видел… в таком состоянии.
Лукан смотрел на Габриэллу, которая сидела рядом с ним. Несмотря ни на что, она доверяла ему. Он не мог не восхищаться ею. Любой на ее месте всадил бы титановый клинок ему в сердце — и был бы прав. Но она даже не испугалась. Она выдержала самый тяжелый из его приступов, не оставила его, не убежала, заботилась о нем.
И даже защищала его.
Лукан почувствовал к ней уважение и глубокую благодарность.
Никогда раньше ему не доводилось испытывать подобных чувств, и никому раньше он так не доверял. Лукан знал, в бою любой из его воинов прикроет ему спину, точно так же поступит и он, но это совсем другое. Сейчас о нем заботились, защищали его в тот момент, когда он был наиболее уязвим.
