Книга Мертвый остров, страница 11. Автор книги Николай Свечин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Мертвый остров»

Cтраница 11

– Поощрение? В эдакое место?

– А деньги? – покачал рано поседевшей головой Бисиркин. – Усиленный оклад жалованья, плюсом полуторные столовые. Казенная квартира с отоплением и освещением и бесплатная прислуга. Обычному строевому офицеру такое и не снилось…

– Какая прислуга? – удивился Таубе. – Вы же не денщиков так называете?

– На Сахалине любой, кто находится на службе, обложен прислугой со всех сторон. Лакеи и горничные имеются у самого ничтожного телеграфиста. А уж у ротного командира или смотрителя поселений кого только нет! Няньки для детей, садовник, конюх, даже собственный повар! И все забесплатно, от тюрьмы. Можно и вольного нанять, но этому уже придется платить. Приедете на остров, господа, и сами увидите.

– Хорошо, приедем и увидим, – согласился Алексей. – Но давайте вернемся к тому, с чего начали. Вас, значит, в поощрение на край света загнали?

– Так точно. После того как хунхузы легкое мне издырявили.

– Ого! Где и когда?

– В Уссурийской тайге, возле озера Ханко. Чуть я тогда не помер, да Господь, видать, пожалел… Хунхузы, изволите ли знать, народ опасный. Даже, можно сказать, страшный. Само слово это уже должно пугать. Слышали, что оно означает?

– Нет, – хором ответили собеседники.

– А означает оно «красная борода». Первые разбойники красили себе бороды, чтобы казаться ужаснее. И то верно: китайцы сильно их боятся.

– А русские?

– И русские тоже. Которые там крестьяне или зверовики. Знамо дело. Забайкальские казаки да мы, сибирские линейцы и стрелки, – другой разговор. Нам это привычно. Да-с…

Бисиркин не спеша затянулся. Так он курил трубку, но принимал и дареные сигары. И всегда благодарил… Сигарами штабс-капитана угощал Таубе (ему Бисиркин не смел отказывать), а оплачивал эту роскошь по тайному между ними уговору богач Лыков.

– Ну отлежался я, вижу – поживем еще. Можно опять за китаезами гоняться. Да начальство у нас с пониманием. И послали меня в 4-й батальон, чтобы жирком оброс маленько, хе-хе… Тоже, конечно, служба не сахар. Караулишь этих несчастных, караулишь, да и сам себя арестантом чувствуешь. Климат ужасный, народ кругом злой. Только и думают, как тебе голову свинтить. Зато хоть не стреляют. Почти. А ежели удастся мне выслужить капитана да получить роту, то и жениться можно. Пока нельзя, не проживем вдвоем-то. А уж ежели… Я в госпитале в Павловске с такой славной женщиной познакомился…

Тут до Бисиркина дошло, что он ляпнул о своей мечте батальонному командиру. И это может быть расценено как умышленная оговорка. Штабс-капитан смутился:

– Ну глупость это, вам не интересно…

– А побеги? – выручил его Лыков.

– Побеги? – радостно подхватил Сергей Иванович. – Их сколько угодно!

– Прямо так и бегут круглый год? – подзадорил его Алексей. – А сделайте милость, расскажите нам. В подробностях. И мне, и Виктору Рейнгольдовичу это будет полезно, по занимаемым должностям.

– Это верно. Вопрос, как говорится, на злобу дня. Ну так и быть. Охотно расскажу, что знаю сам.

Штабс-капитан откинулся на спинку дивана, затянулся турецким табаком. Лыков позвал буфетчика и заказал три кружки пива с моченым горохом. Собеседники пригубили, и Сергей Иванович начал свою лекцию.

– Изволите ли знать, Сахалин тянется с севера на юг на девятьсот верст. Северная его оконечность для житья не пригодна и потому необитаема. Как говорят каторжные: трунда. Это, значит, они так тундру называют… Люди живут в середке острова да на юге. Где вам, Алексей Николаевич, и выпало начальствовать… Так вот. Да! Тут еще надобно знать про каторжные разряды.

Лыков знал эти разряды, но не стал перебивать линейца. Пусть баронище послушает, ему полезно.

– Собственно каторга, как привыкли думать обыватели: с цепями, обритыми головами и под вооруженным караулом – это разряд испытуемых. Помещается он в кандальной тюрьме, отдельно от остальных. По прибытии на остров туда сажают лишь тех, у кого срока двенадцать лет и выше. Все прочие железо сразу сымают и назначаются в разряд исправляющихся. Режим там много более мягкий. Головы не бреют, на работы водят под охраной одного надзирателя. Год в исправительном, или, иначе, общем отделении засчитывают по отбытии десяти месяцев. И даже дают двадцать два праздничных дня. Главное же – на этот разряд распространяются царские манифесты! Государи у нас, слава Богу, добрые. Чуть какой повод – сразу манифест о сокращении сроков. И на круг выходит, что каторга таким образом уменьшается вдвое.

– Вдвое? – не поверил Таубе. – То есть злодей, получивший десять лет, отсидит только пять? Да еще и без кандалов?

– Так точно. Мы со смотрителем Рыковской тюрьмы Ливиным однажды для интересу подсчитали: вдвое. Больше того, общее отделение напоминает скорее ночлежный дом, чем тюрьму. Вход и выход свободные. Кто не наряжен на работы, гуляет где хочет безо всякого надзору. Надобно только утром и вечером отметиться на поверке. Правда, следует сказать: бывает, что работы у исправляющихся тяжелее, чем у кандальников. Тех ведь приходится сопровождать под воинским караулом. А солдат с ружьями в тайгу на неделю не пошлешь.

– Почему? – удивился Лыков.

– Ну как почему? Там их надо два раза в день кормить горячей пищей, как следует по уставу. И разместить на постой. А откуда они в тайге? Это арестанты могут жить в шалашах, крытых корьем, и питаться сухарями; солдату не положено. Вот кандальники и шуруют близ тюрьмы. Делают что придется, а иногда и просто лодырничают. А вольные все на строительство дорог да в угольные копи! Самые тяжелые арестантские работы – древотаски да пильщики – достаются завсегда разряду исправляющихся. Потому как вблизи тюрьмы лесу уже давно не осталось…

Да-с… Отбыв два-три года, много пять, в общем отделении, каторжный переводится в вольную команду. Тут он вообще забывает, что такое тюрьма. Живет, где хочет; обычно такие снимают угол у поселенца. В тюрьме появляются, только чтобы получить паек.

Забыл сказать! Ежели вместе с каторжным приплыла его семья, он сразу освобождается от тюрьмы. Такие семейные есть в каждом сплаве, в том числе в нашем. Первые два года на Сахалине эдакий счастливец даже не работает. Ему дают возможность обзавестись хозяйством. Затем администрация заставляет его хоть что-то делать, но урочно. То есть так, чтобы эти его труды не мешали семьянину управляться с вышепоименованным хозяйством. Но чаще мужик играет целыми днями в карты. А баба его торгует телом, поскольку паек ей не положен.

Когда каторга кончается, наш арестант выходит на поселение. По закону он должен отбыть в этом качестве десять лет, но и здесь ему уготована поблажка. За хорошее поведение срок может быть уменьшен до шести годов, и администрация охотно тем пользуется. Каторжных да поселенцев и без того некуда девать, и работы для них часто нету. Корми дармоедов… Правда, поселенец вроде бы сам себя обязан содержать, но это на Сахалине плохо получается. Только у единиц. Поселенцу вручается земельный надел, некоторая сумма в подъемные, еще семена и сельскохозяйственные орудия. И живи! Паши землю. Тут в большинстве случаев начинается беда. Из-за скудости почвы и ужасного климата прокормить себя сельским хозяйством положительно невозможно. Оно под силу лишь разве крестьянской семье, сызмальства приученной к такому труду. Бывший мещанин там или купец – ни за что не управятся. Даже ежели станут сажать одну картошку, требующую меньше всего ухода. И это при том, что казна скупает все, что произведено на Сахалине. За любые деньги! И выходит дешевле, чем везти из Одессы. Однако подавляющая часть ссыльнопоселенцев прокормить себя не в силах. Многие с голоду идут обратно в тюрьму, попрошайничать. Там им хотя бы нальют баланды. Хлебный паек, основу рациона, – это, изволите ли знать, три фунта хлеба в день – каторжные съедают сами. А баланда остается. Ею и делятся с несчастными.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация