Дом Омати-сан был самым большим и нарядным. Костылев зашел первым, разувшись при входе; сыщик и разведчик поступили так же. Миниатюрная девица провела их в комнату. Лыков разочарованно вздохнул. Обстановка вокруг была европейской и напоминала какие-нибудь «меблирашки» в Чите. Только гости уселись на венские стулья, как вошла хозяйка. Маленькая, лет пятидесяти, в кимоно и с веером в руках. Она приветливо кивнула консулу:
– Дзудорастуцуйтэ, Басирии Якобурэуччи! Куто это су вами?
– Здравствуйте, Омати-сан. Это господа Таубе и Лыков, они приплыли сегодня на «Петербурге».
Японка молча поклонилась гостям.
– Их очень интересует судьба одного из ваших поваров, – продолжил Костылев. – Господа не знают, в каком из двух ресторанов он служил. Его фамилия Переверзев.
В лице Омати-сан что-то дрогнуло. Она быстро повернулась к русским спиной, сделал шаг к дверям. Потом остановилась и бросила через плечо:
– У меня никогуда нэ быро такобо повара! Я пурохо сэбя чуфусутуфую, пуридзитэ поджарусута бу сурэдусчии расу.
– У меня никогда не было такого повара, – бесстрастно перевел эту абракадабру консул. – Я плохо себя чувствую, приходите, пожалуйста, в следующий раз.
Японка почти бегом удалилась из гостиной. Костылев хмыкнул и пошел обуваться. На улице, перед тем как сесть в коляску, он воскликнул в сердцах:
– Ну, сами все видали!
– Да, Василий Яковлевич, вы, очевидно, правы, – ответил Лыков. – Какое уж тут расследование. Я попробую с другого конца, с сахалинского. За попытку спасибо!
Консул отвез путешественников в русскую баню, которая располагалась под окнами гостиницы «Нева». Гостиница принадлежала все той же Омати-сан, но баней владела Тихоокеанская эскадра. В ней как раз мылась команда канонерской лодки «Тунгуз». Узнав, что двое соотечественников уже тридцать семь дней не видели пара, моряки гостеприимно пустили их погреться. Чистые и умиротворенные, Таубе и Лыков заглянули на русское кладбище. Тремя террасами оно спускалось по склону горы к морю. Аккуратно, ухожено, всюду цветы, кипарисы с пальмами и соснами… Путешественники насчитали семнадцать могил моряков со злосчастного «Аскольда». Захоронений было много; машинные содержатели чередовались со старшими офицерами. Обнаружилась могила кавторанга Миллера, командира крейсера «Джигит». Даже капитаны, вершители судеб всего корабля, и те умирали в Нагасаки… На плитах встречались названия всех русских судов, когда-либо стоявших здесь: «Ермак», «Рында», «Дмитрий Донской», «Разбойник», «Витязь», «Изумруд»… Друзья вернулись в свою каюту притихшие. Смерть на чужбине вдвойне печальна. Близкая рука не положит цветы, и никто не придет в родительскую субботу. Лыкову очень захотелось домой, обнять Вареньку и сыновей. Но в борт парохода била волна Восточно-Китайского моря.
Глава 5
Сахалин
Последний отрезок пути оказался самым беспокойным. В Восточном проходе Корейского пролива тюремный пароход попал в сильный шторм. Кое-как он проскочил в бухту Симоносеки и отсиживался в ней два дня. Наконец погода наладилась. «Петербург» резво побежал по Японскому морю, но уже через сутки угодил в новый шторм. Опытный капитан учуял его заранее и успел укрыться в Ниигате. Три дня пароход простоял на всех якорях, на сильной качке. Буфет опустел. Выворачивало даже моряков. Но Лыков и Таубе держались молодцами: ели за двоих и шлялись по палубе. Стих и этот ураган. Корабль опять взял курс на норд. В море стали попадаться киты – парами, как благоверные супруги. По правому борту мелькнул и пропал остров Ребун. Теперь пароход отделял от Сахалина только пролив Лаперуза.
Когда стемнело, лейтенант Степура-Сердюков приказал удвоить посты на трюмной палубе. Сергей Иванович пояснил своим попутчикам:
– И правильно делает! В последнюю ночь перед Сахалином внизу черт-те что творится! Все арестанты впадают в безумие. Разом! До утра пляшут и поют, бьются в судорогах, дерутся… Некоторые голову об стену разбивают. Обязательно и водки достанут, чтобы напиться в смерть. Я раз видел и больше не хочу. Полтыщи сумасшедших! Могут и на конвой броситься. Потому – страшно им… боятся Мертвого острова…
Так оно и случилось. В полночь Лыков вышел на палубу и пробрался к вентиляционной трубе. Из трюма доносился сплошной непрерывный нечеловеческий вой. Люди пели, кричали, матерились, плясали и дрались – все сразу. С тяжелым сердцем сыщик вернулся в каюту.
Утром барон растолкал его и сказал только одно слово:
– Сахалин.
Они надели шинели и вышли на палубу. Таубе уже обмундировался по форме: заграница кончилась. Лыков остался в партикулярном.
Было ясно. По левой скуле корабля виднелась острая зубчатая скала вытянутой формы, едва торчащая из воды. Вся она была усеяна какими-то валунами.
– Камень Опасности, – пояснил хмурый Бирингтон. – Сегодня он нам представился! А часто только буруны над ним указывают место. Самое же страшное, когда прилив и штиль. Не видно даже бурунов. Сколько кораблей здесь погибло…
– А что там за пятна? – спросил Лыков. – Ой! Шевелятся!
– Сивучи. Местные тюлени.
Верстах в пятнадцати позади Камня Опасности полого подымался из воды берег. Огромная безлесная гора, вся ярко-изумрудная от травы, а на плоской макушке ее – маяк из красного кирпича.
– Мыс Крильон. Мы входим в залив Анива, господа. Через три часа бросим якорь напротив Корсаковского поста.
«Петербург», пройдя малым ходом опасное место, снова разогнался. Открылся огромный – верст до ста в диаметре – залив. Два его мыса, будто гигантские загребущие руки, распахивали объятья новичкам. В середине виднелась бухточка, а над ней по горе поднималась одинокая улица. Когда пароход подошел ближе, выяснилось, что улица эта самая обычная, как в любом уездном городе. В конце ее возвышался церковный купол. Это и был Корсаковск. Он производил с моря вид умилительно-ободряющий. Не так страшен этот Сахалин, словно говорил город. И тут люди живут!
Залив под горой называется бухта Лососей, а мыс вдали справа – мыс Анива, пояснил тот же Бирингтон. Еще он рассказал, что стоянка здесь продлится не меньше трех дней. Нужно свезти на берег груз, а это дело небыстрое. Из арестантов на сушу никто не сойдет, так и будут сидеть в трюме. По положению, все поступившие в каторгу сначала должны прибыть в столицу острова Александровский пост. Там их ждет карантин, а потом распределение между тремя здешними округами. И только те, кому назначен будет Корсаковский округ, вернутся сюда.
Рассказав все это, мичман ушел в рубку. А Лыков с Таубе, поглядев на быстро приближающийся берег, отправились в каюту совещаться. Вопрос был в том, как им встретить корсаковцев. Таубе являлся прямым начальником здешнего ротного командира. Алексей же по статусу – первое лицо на всем Южном Сахалине. Ясно, что местная аристократия уже стоит на пристани и ждет, когда можно будет представиться новому начальству. Однако для вступления в должности друзьям необходимо было сначала самим представиться – генералу Кононовичу. А для этого следовало прибыть в Александровск. Получалось, что сегодняшнее знакомство предварительное и неофициальное. Посему Таубе надел обыкновенный мундир со старшими орденами. Лыков же вообще отказался от формы, чтобы подчеркнуть частный характер встречи. Он только продел в пройму сюртука георгиевскую ленту.
