– А! Сам виноват! Извольте: капитан Мевиус с утра до вечера пьян и руководить не может.
Таубе встал.
– А кто может? Кто на самом деле командует ротой?
– Вчера вернулся из отпуска штабс-капитан Бисиркин, и мы тут облегченно вздохнули… Поверьте, господин подполковник, – катаклизма! Тяжело мне, как начальнику округа, исполнять свои обязанности, не имея помощи от военных. Сергея Ивановича не было пять месяцев… у него грудь хунхузами прострелена, надо следить, я понимаю… Но эти пять месяцев прямо хоть пропадай!
– А другие офицеры?
– Есть еще два поручика, но оба с ленцой, службой не интересуются. Только в Дербинском сидит приличный офицер, и все!
– Почему молчали, не сообщили генералу Кононовичу?
– Не люблю доносов, – коротко ответил Бутаков.
– А служить за двоих, извините, любите?
– Да уж привык.
– Понятно, – Таубе надел фуражку. – Я сейчас иду в роту. Вернусь через тридцать минут. Без меня прошу совещание не начинать.
Бутаков с Лыковым остались вдвоем. Алексей присматривался к тымовскому начальнику. Кононович очень его хвалил: честен, деятелен, независим. Терпеть не может сплетен и доносов, что только что и подтвердилось. Никого не боится. Всех ссыльнокаторжных в округе (а это больше трех тысяч человек) знает не просто по именам, но и в лицо и по характеру. С семи часов утра каждый день принимает прошения и решает их тут же, без проволочки. Справедлив, что особенно ценит каторга. И набожен: лично изготовил резные вставки для царских врат здешнего храма.
Почувствовав, что его изучают, Бутаков спросил:
– А вы заместо Ипполита Ивановича будете?
– Да. Господин Белый убыл в отпуск по личным делам. Наследство получает.
– В любимой Малороссии?
Алексей улыбнулся и подтвердил это.
– Сколько же вы у нас пробудете?
– До осени.
Сотник неодобрительно покачал головой:
– Только-только в дела войдете, и сразу уезжать… Какой из вас, извините, работник? Не иначе как за провинность сюда турнули?
– Да. Так вышло, что я одного негодяя в окно выкинул. Вместо того чтобы арестовать… Решили меня за это проветрить.
– Тут полно таких, кого я и сам бы с удовольствием выкинул. Например, тех пятерых, что утекли. А почему вы не у себя в округе, а к нам приехали?
– Генерал воспользовался тем, что я оказался под рукой, и велел произвести здесь расследование. Я же сыщик. В Департаменте полиции занимаюсь розыском и задержанием особо опасных. Много народу вам сюда поставил…
Бутаков впервые улыбнулся.
– Сыщик! Это хорошо. А то у нас дознанием занимаются отставные фельдшеры. Такое лепят – хоть святых выноси!
Тут распахнулась дверь и быстро вошел, почти вбежал, человек. Невысокий, с большими усами, лицо обветренное и какое-то властно-усталое. Такое бывает у людей, много лет без отдыха отдающих распоряжения…
– Позвольте представиться: смотритель Рыковской тюрьмы титулярный советник Ливин Федор Никифорович.
Смотрителя Кононович тоже хвалил, но с оговорками. Деятелен и опытен. Тюрьма его самая образцовая на всем острове. Но при этом чрезмерно, болезненно жесток. Телесные наказания назначает за любой пустяк. Суровый уже до самодурства. Каторга приговорила его к смерти. Определенный для этого арестант сумел только ранить Ливина в бок. С тех пор в тюрьме уверены, что смотритель «носит под низом железную рубашку». А покушавшегося застрелили на месте…
– Надеюсь, новый батальонный командир снимет наконец этого пьяницу! Нам с Арсением Михайловичем трудно держать каторгу в узде. Эти гадины совсем распоясались! А караул? Солдаты разнузданны, офицеры ленивы, ротный вечно пьян. Вот, надо погоню снарядить, а распорядиться некому! Слава Богу, Сергей Иванович вернулся, этот наведет порядок!
Словно на заказ, послышался топот сапог, и в комнату ввалились Таубе с Бисиркиным. Штабс-капитан радостно пожал Алексею руку:
– Вот и свиделись!
Таубе с Ливиным представились друг другу, после чего барон объявил:
– Господа! Капитан Мевиус от командования ротой мною отрешен. Его сейчас даже добудиться не сумели – лежит без чувств. Небритый, в исподнем – тьфу! На место ротного командира мною поставлен штабс-капитан Бисиркин.
– Ура! – закричали тымовцы. – Сейчас дело по-другому пойдет!
Стало ясно, что они нарочно подвели Мевиуса под монастырь… Ну и пусть: для службы польза.
Совещание началось. Сыщик первым делом задал главный для себя вопрос: куда направятся беглецы? Тымовцы хором сказали: конечно, к Татарскому проливу.
– А почему не к Охотскому морю?
Ответил на правах старшего Бутаков:
– До Татарского пролива два дня пути. А то и меньше. Думаю, они уже там. Залегли где-то на побережье и ждут погоды.
– То, что ребята могли уйти на восток, вы исключаете совершенно?
– Да. Они же не умалишенные. Вы не были на берегу Охотского моря, а я бывал. Там либо с голоду подыхать, либо гиляцкую пулю ловить. Зачем, скажите, беглым идти в обратную сторону от своего спасения? Материк-то на западе!
– А в Японию?
– Какую еще Японию? Скажете тоже…
Лыков обратился к Бисиркину:
– Стало быть, никакой погони от вас не требуется?
– Так точно! – ответил Сергей Иванович. – В Александровском округе воинская команда вдвое больше нашей. Сами управятся.
– А здесь Шурки Аспида и след простыл?
– Наверняка.
– Тогда мне остается лишь расследовать обстоятельства побега. Федор Никифорович, как все произошло?
Ливин фыркнул от возмущения:
– А что я мог? По всему выходит, что им помогал часовой!
– Часовой? – вскричал Таубе. – Доказательства этому есть?
– Извольте. Пятеро кандальных перелезли через ограду аккурат за отхожим местом. А там снаружи пост!
– Как же они избавились от кандалов?
Местные хмыкнули, а Лыков пояснил другу:
– Это просто. Любой каторжник умеет снимать кандалы.
– Хорошо, пусть так. Но ведь часовой погиб. Разве вы не допускаете, что на него могли напасть сверху, неожиданно?
– Не допускаю, – с достоинством ответил смотритель. – Тело лежало в ста саженях от тюрьмы, повозле торговых бань. Если бы каторжные зарезали его на посту, стали бы они волочь за собой тело? Нет, конечно. Солдат шел сам. И винтовку нес, стервец. Его купили, а потом кончили, чтобы не платить.
– Вот это да… – только и сказал барон.
– А что вы хотите? – продолжил разговор Бутаков. – При таком-то ротном командире… Солдаты распустились. Ведут себя по отношению к ссыльнокаторжным нагло, зная их бесправие. Бьют ни за что, женщин отымают. А фельдфебель с унтер-офицерами торгуют водкой. Скажу больше: фельдфебель и есть главное зло. Он заправляет всем в роте!
