Таубе посмотрел на Бисиркина. Тот встал, одернул мундирный кафтан.
– Пресеку, господин подполковник! Теперь пресеку. Все правда, что сказал Арсений Михалыч. Фельдфебель Тарасюк и унтер-офицеры второй полуроты Щекатурин и Точилкин торгуют спиртом. Продают его в тюрьму большими партиями.
– Командира полуроты под суд!
– Изволите ли знать, Тарасюк с сообщниками носили спирт также и ротному командиру. И делились с ним барышами.
– Что?!
– Так точно. С них он и был целый день пьяный. Поручик Григорьев при подобных обстоятельствах ничего поделать не мог. Впрочем, как и я…
Таубе выглядел одновременно и смущенным, и злым. Вскрывшиеся безобразия были возмутительными. С другой стороны, Сахалин… Чего еще тут ожидать?
– Сергей Иванович, вы теперь в роте хозяин. Что будете делать с Григорьевым? Вам решать. Да и второй поручик, сказывают, ленив и службой не интересуется.
– Оба они правда лодыри… и маленько подраспустились. Но я их подтяну. Ребята не безнадежные, просто охоту служить у них Мевиус проклятый отбил. Дозвольте оставить!
– Разрешаю под вашу ответственность. А фельдфебель и эти?
– Тарасюк – шкура и негодяй. Его только под суд. Из четырех унтер-офицеров один, Песковацков, приличный. Его двинуть на фельдфебеля. Еще одного, Васина, перевести в наказание на отдаленный пост на полгода. Но в роте оставить. Прихвостней под суд.
– Готовьте приказ, я подпишу.
– Господин подполковник! Прошу прислать из батальона двух порядочных унтеров. Иначе трудно.
– Будут.
Когда офицеры решили свои вопросы, Лыков возобновил совещание.
– Федор Никифорович, – обратился он к Ливину, – подумайте хорошенько, прежде чем ответить… Побеги таких серьезных людей, как Шурка Аспид, готовятся очень тщательно. Было ли в поведении тюрьмы за последнее время что-то необычное?
– Было! – без раздумий воскликнул смотритель. – Не знаю, какая тут связь, но… «иваны» вдруг разом вышли на работы.
– Их у вас сколько всего?
– Восемь… было. Теперь три.
– Вышли вдруг на работу… Получается, что раньше не выходили?
Ливин почувствовал, куда гнет приезжий сыщик, и вспыхнул:
– И здесь скажу: а что я мог? Если доктор этим гадинам месяц за месяцем продлевает освобождение от работ. На них пахать можно, а он все пишет «слабосильные и неспособные»! Вот «иваны» и распоясались: целыми днями в карты дуются да каторгу обирают.
– Кто у вас тюремный доктор?
– За него состоит классный фельдшер Ремешков. Все гуманности разводит! А я отвечать?
Лыков обратился к Бутакову:
– Арсений Михайлович, делались ли попытки переосвидетельствования таких мнимых больных? В окружном лазарете ведь два доктора по штату.
– Делались, Алексей Николаич. Того же Аспида водили к заведующему лазаретом доктору Сцепенскому. Тот кон… кос… тьфу! показал у каторжного Виттов пляс. Что мы с Федором Никифорычем могли поделать? По Уставу о ссыльных решение доктора для нас приказ.
– А прочие «иваны»?
– С Аспидом утекли Васька Карым, Степка Корноухий, Ероха и Шелапутин. Все убийцы, бессрочные. А по справкам у одного грыжа, у второго грудная жаба… Каждому доктора болезни придумали!
– Ясно. Федор Никифорович, вы сказали, что накануне побега все больные вдруг выздоровели и попросились на работы. Это вас не насторожило?
– Насторожило! Я решил, что они задумали побег. Из работ легче чесануть, чем из тюрьмы.
– А что были за работы?
– Мы строим телеграфную просеку в ваш округ. Сейчас дошли до реки Онор. Вот туда партию на неделю и водили. А они, вишь, там не убежали, а сюда пришли, в тюрьму. И уже отсюда, гадины! Не понимаю. Почему отсюда?
– Итак, вы заподозрили, что «иваны» задумали побег. Что предприняли?
– Обратился к капитану Мевиусу с просьбой усилить конвой.
– А он?
– Он сперва отмахнулся. Успел уже намулынзиться… Тогда я пошел к Арсению Михалычу, и он заставил этого пьяницу выделить дополнительно отделение линейцев. Работы прошли без происшествий, все вернулись. Я и успокоился. А через сутки – побег!
– Для чего же «иваны» выходили на работы?
– Я же объяснил: хотели бежать. Но я им не дал – тем, что усилил конвой.
– И тогда они смылись отсюда.
– Да, но только из-за измены караула!
Алексей закрыл совещание. Он решил: расследовать в Рыковском нечего, нужно возвращаться. Договорились, что гости уедут завтра. Таубе с Бисиркиным по своим делам ушли в роту. Лыкова хозяева повели осматривать селение.
Первым делом по просьбе Алексея наведались в церковь. Там он помолился, подошел под благословение отца Александра и полюбовался иконостасом. Тот был вырезан из ильма и инкрустирован вставками из разных пород дерева. Зрелище получилось очень красивое. Вставки сделал Бутаков собственными руками, и Алексей искренне похвалил его работу. Сотник сощурился, скрывая удовольствие…
Затем гостя повели в знаменитый «Картофельный дворец». Это оказался внушительных размеров балаган, двухэтажный. Внутри в особом хранилище лежала гора картофеля, а в коридорах по периметру стояли бочки с квашеной капустой. Всюду попадались небольшие железные печки. Арсений Михайлович пояснил, что зимой «дворец» отапливается, благодаря чему его припасы не промерзают.
Напротив «дворца» стояла окружная больница, насквозь пропахшая йодоформом, но чистая. Еще больше Лыкову понравилась школа. Просторная и светлая, она была рассчитана чуть не на сотню учеников. В Рыковском вообще оказалось много детей. Они занимались своими законными делами: бегали, кричали, играли. Сахалин в этом отношении особенно тяжел. Ребятни мало, молодежи нет вовсе… Рыковское смотрелось приятным исключением.
Показали гостю и мост через Тымь, тоже арестантской работы. Рядом красовалась плотина с мельницей. По пути смотритель объяснял, где тюремные огороды, а где – военной команды. Разница изумляла. На каторжных аккуратными грядками росла капуста. Тут и там курились дымом корни выкорчеванных деревьев – это отгоняли капустную бабочку. Ротные огороды поражали запустением.
Присутственные здания в селении были какие-то особенно добротные, даже щеголеватые. Бутаков пояснил, что для строительства берут лишь два дерева: тяжелую лиственницу для нижних венцов и легкую ель для верхних. Получается красиво и крепко.
Тюрьма удивила Лыкова чистотой. Причем везде – не только в кухнях или лазарете, но и в казармах. Полы намыты, никаких миазмов, приятно пахнет хвоей… В камерах нет параш. Отхожие места вынесены на улицу и посыпаны изнутри хлоркой. Все бы хорошо, но вдруг Лыков заметил, что уборная одна – и для мужчин, и для женщин.
– Как же так, Федор Никифорович? – спросил он. Но смотритель отмахнулся:
