– Это ж западное побережье! Как они туда попали, если бежали с восточного? Ты мне не врешь, случаем?
– Беглых, ваше высокоблагородие, японские рыбаки высадили вот тута, в устье речки Аянки. Те по дороге дошли до Сиянцев… виноват, до селения Галкино-Врасское. А дальше через Малое Такоэ пробрались в верховья Лютоги. Там уж рукой подать.
– Выходит, каторжники сто пятьдесят верст топали по главной дороге, а сюда никто о том не сообщил?
Фунтиков захлопал бараньими глазами.
– Так… кому сообщать-то? Они велели помалкивать. Знамо дело… Там одни «иваны», они голову отрежут.
– А ты чего же не боишься?
– Боюсь, ваше высокоблагородие. Как не страшиться? Однако делаю умственный вывод, что вам интересно знать про каторжных.
– И?
– И я, значит, могу быть вам полезный. Про секретное выведывать. А нужного человечка берегут-с.
Лыков задумался. Бывший околоточный просился в осведомители. Иметь с ним дела не хотелось. Но кто видел порядочных осведомителей? В Нижнем Новгороде был один, Федор Ерусалимский, так его убили… Других Алексей не встречал.
– Ладно. Я съезжу в Мауку и проверю. Если твои сведения подтвердятся, что ты хочешь за это?
– Мне бы на поселение выйти…
– Решим. Скажи, а где мне их там искать? И вообще, чего варнаки в этой Мауке делают? Почему японцы их сразу на острова не вывезли?
– Не могу знать, ваше высокоблагородие, почему не вывезли. Надо быть, боялись, что перехватят. А на капустном промысле прятаться удобно. Семь сотен рабочих, и кого только нет! Сами-то промыслы купца Семенова, но он там не бывает, а держит заместо себя управляющего. Фамилия его Демби. Английский подданный! Имеет дом в Нагасаки и часто туда наведывается. И флотилия на промыслах у него своя: возит сушеную водоросль в Китай. И бухта есть в Мауке. Очень удобно беглым уплыть!
Лыков загорелся. Все выглядело логично. Про шотландца Демби он уже слышал как про хорошего управляющего. Но дом в Нагасаки! Опять этот город, где все началось. Концы сходятся. Надо ехать!
Сыщик отпустил Фунтикова и вызвал Голунова.
– Калина Аггеевич, я уезжаю в Мауку. Вернусь дня через три. Останешься здесь за Шелькингом присматривать. А то Фельдман его боится. Вдруг выйдет из запоя и опять всю каторгу на «кобыле» разложит…
– В Мауку? – удивился комендант. – Пошто?
– Хочу посмотреть, как морскую капусту делают. Ну и вообще… мой округ, надо проинспектировать. А то они там, черти, начальства давно не видели, разболтались…
– А почему без меня? Нет, давай вместе инспектировать!
– Тебе нельзя.
Голунов сел напротив Алексея, посмотрел проницательными глазами.
– Так. Начнем сначала. Что тебе этот гнус рассказал?
– Какой гнус?
– Сам знаешь какой. Фунтиков, черная душа. Ну?
– А, этот… Нет, он про тюрьму звонил, всякую ерунду. Хочет быстрее на поселение выйти.
– А Маука?
– Туда я давно собираюсь. В Мауке непорядок с пошлинами, Кононович велел разобраться, да все руки не доходили.
– Значит, я еду с тобой?
– Нет.
– Тогда ты мне врешь, Алексей Николаевич.
– А ты мне всегда правду говоришь?
Двое мужчин смотрели друг другу в глаза, словно пытались залезть в душу. Комендант отвернулся первый.
– Ну как знаешь… Сколько охраны берешь?
– Обоих казаков.
– Мало!
– Я же не на войну еду, а морскую капусту инспектировать.
– Мало. Поверь мне.
– Ты скажи, что случилось, может, я и передумаю.
– Ничего не случилось.
– Ну тогда помалкивай! – рассердился Лыков.
– Я помалкиваю. И о том, что Фунтиков – твой лягач
[55]
, тоже каторге не скажу. Только помни: человек он лживый. Налючил свечу, а ты и поверил…
– Ты к чему это говоришь?
– К тому, что ты на Сахалине человек новый. Лето! Самое время к генералу Кукушкину на посылки
[56]
. В тайге сейчас полно беглых. Крученый где-то прячется, Васька Салов… Мордовкин… Люди все серьезные!
– Ты лишь это имел в виду?
– Да.
– Учту.
После Голунова Лыков вызвал Фельдмана и Пагануцци. Сказал им следующее:
– Я уезжаю в Мауку. Меня не будет несколько дней. В мое отсутствие обязанности начальника округа будет исполнять Степан Алексеевич.
Фельдман сперва расправил плечи, однако потом решил поканючить:
– Но ведь я только коллежский регистратор!
– Я уже ходатайствовал перед генералом о присвоении вам к Рождеству следующего классного чина.
– Так это когда еще…
– Вы, Степан Алексеевич, крупные дела откладывайте, а мелкие решайте. Не мне учить вас бюрократии.
– А Фома Каликстович?
– Он лишился моего доверия. Я пока не решил, что с ним делать, но служить под моей командой Ялозо не будет.
Потом Лыков обратился к доктору:
– Владимир Сальваторович! В мое отсутствие ваши мнимые больные захотят перевестись в лазарет. Вы понимаете, о ком я говорю…
Пагануцци, как всегда неумытый, молча кивнул.
– Вот вам официальная бумага. В ней я запрещаю помещать в лазарет Козначеева, Мурзина и Шельменкина. Помирать будут, но пользовать их в казарме! Понятно?
– Так точно! – по-военному ответил доктор и облегченно вздохнул. Ясно было, что эта бумага станет для него охранной грамотой от «иванов».
– Степан Алексеевич! Поручаю вам особый надзор за исполнением медицинской частью этого моего распоряжения.
– Слушаюсь!
Чиновники ушли, а Лыков перехватил Буффаленка.
– Меня не будет несколько дней. Чтобы «иваны» в это время не сбежали, я запретил переводить их в лазарет. А они должны сейчас собираться к Кукушкину.
– Что делать мне?
– Понаблюдай за Царем. С кем общается, получает ли какие письма. Нет ли видимых признаков подготовки к побегу.
– Но для этого я должен быть в кандальной! Не отсюда же наблюдать!
– Ты сейчас туда отправишься. Я уже все придумал.
Через полчаса лыковская дворня собралась в передней. Хмурый начальник объявил:
– Мне стала известна одна проделка. Лакей Гезе дал деньги в рост ссыльнокаторжному Наместникову. А когда тот задержал отдачу долга, нажаловался на него смотрителю. Господин майор, видимо из желания мне услужить, воспринял жалобу моего лакея как приказ. И выдрал указанного Наместникова.
