– Что молчишь как партизан, сын нерусского народа? – участливо спрашивает майор Брысь нахохлившегося Ильяса.
Снайпер неприязненно молчит. Потом тихо и неразборчиво начинает что-то кряхтеть себе под нос.
А что тут скажешь, операция прошла из рук вон плохо, а сам Ильяс облажался по полной. И для самолюбивого и гонористого человека, каким и является наш снайпер, этот конфуз вдвойне неприятен.
Да еще и чертов майор вместо крика и ора ведет вежливый разговор, тут скандал не устроишь и с темы не спрыгнешь. Остается кряхтеть и шептать себе под нос всякое, чтоб остальные не расслышали.
Честно говоря, мне сейчас Ильяса жаль: последнее время ему сильно не везет, причем началось это как раз в начале апреля в моем присутствии. Сначала мы ввязались в показавшуюся Ильясу очень выгодной комбинацию, ан в итоге остался он без передних зубов; затем его супруга узнала про эскападу в госпитале. Смешно было предположить, что масштабная зачистка такого учреждения, да еще сводной группой алебардщиков и тому подобных вояк с холодным оружием, останется тайной. Разумеется, разговоров было по Кронштадту много. Опять же Ильяс, настояв на восточных доспехах и оружии для своей персоны, выглядел даже на общем фоне латников более чем экзотично. Одна булава с бычьей головой потом сколько раз поминалась.
Разумеется, жена узнала, что он ввязался в рукопашную драку. Уж что там у них произошло, никому не известно, но после общения мужа и повелителя с восточной раболепной и покорной женщиной на утренний сбор он пришел несколько не в себе, каким-то встрепанным и совершенно неожиданно для всех, а в первую очередь для себя, ляпнул:
– И лучшая из них – змея. Велик Аллах и Магомет пророк его!
Потом была реорганизация нашей охотничьей команды. Нас прибрали к рукам и построили, да еще теперь командует нами этот самый майор с нелепой фамилией Брысь. То есть и с командирства Ильяса попятили. Вроде бы как замом он остался, но кто понимает, тому растолковывать не нужно.
И даже прозвище это, которое сейчас прозвучало, сам же Ильяс себе и спроворил, когда, унимая разбушевавшегося спьяну соседа, на его возглас: «Я сын русского народа, а ты кто?» – меланхолично ответил: «А я сын нерусского народа. Пошли спать, а?»
Мужик стушевался и, обуреваемый когнитивным диссонансом
[1]
отправился баиньки, а Ильяс утром не подумав толком, похвастался своей удачей в знании психологии соседа. И все. Пропал.
– Ты что, совсем не слышал, что Блондинка сзади прошла?
Ильяс ежится дальше.
Морф, на нейтрализацию которого мы в этот раз отправились, и впрямь прошел у сидевшего в засаде Ильяса прямо за спиной, далее спрыгнул со второго этажа, проскользнул под носом у пары наших стрелков, потом уже морфа засек Серега, но тоже опоздал, и очередь из пулемета пропала зря.
Сереге тоже вставили фитиля, тем более что и впрямь промазал, а это с нашим пулеметчиком редко бывает. В отличие от Ильяса Серега, когда злится, щурится. Вот сейчас Серега щурится, а Ильяс кряхтит и ежится.
– Резюмирую, – говорит майор, – день угробили бездарно и бестолково. Морф второго вида, средний, облапошил нас сегодня, как малых детей. Чудо, что живы остались. Но такое везение нам не всегда будет выпадать. И к слову – то, что морф при жизни был блондинкой, тоже сослужило нам плохую службу. Расхолодились, раззявились. Так вот, напомню: если зомби удалось стать морфом, он уже не дурак, значит. И все анекдоты про тупых блондинок сочиняли несчастные брюнетки долгими одинокими вечерами, это тоже забывать не след… Так что единственная, кто сегодня молодцом, так это Хундфройляйн. Умница-девочка. Если б не она, думаю, что у нас были бы сегодня похороны разных глухих и нерасторопных. Доктору объявляю порицание, – совершенно неожиданно заканчивает майор.
– Мне-то за что? – удивляюсь я.
– Подумайте на досуге. Все свободны.
Начинаем расползаться.
Веселой выглядит только умница-девочка, немецкая овчарка, которую за боевые заслуги майор всегда величает деликатно Хундфройляйн – «моя собака по имени Фрейя».
Остальные выглядят хмуро.
Придерживаю за рукав Ильяса.
– Ну? – мрачно спрашивает он меня.
– Давай ко мне зайдем, – предлагаю ему.
– А зачем?
– Мысль одна возникла, надо бы попробовать.
– А да ну все к иблису, очень мне все это надо, не мальчик уже. Открою пекарню, катись оно шаром…
– А ведь ты на губы смотришь.
– Ты о чем?
– Ты действительно оглох. Не слышишь, а по губам читаешь уже, как глухонемой.
– Слушай, иди ты…
– Погоди, не топырься. Мне кажется, я знаю, что делать. Пошли попробуем.
Некоторое время снайпер сопротивляется. Потом, как бы делая мне одолжение, соглашается, и мы с ним идем ко мне на квартиру. Последнее, что Ильяс успел, на командирском кресле сидя, это выбил нам жилье, весьма комфортное по нынешним временам. Во всяком случае, в том доме, где мы устроились, есть вода, иногда даже горячая, и периодически бывает свет. Мне, правда, не очень подфартило: кроме меня жильцами оказались и толпы клопов, с которыми пришлось биться не на жизнь, а на смерть. С переменным успехом.
Довольно непросто загнать снайпера в ванну. По-моему, слона зимой искупать проще. Но в конце концов голый Ильяс сидит в ванне и злобно на меня смотрит. Отмечаю про себя, что он сильно изменился: когда в самом начале Беды мы встретились, он был такой вальяжный, пухлый, подернутый легким нежным жирком, каким обычно покрываются холеные мужики, живущие в полном благоденствии. Теперь жирка и след простыл.
Все так же подозрительно снайпер следит за моими манипуляциями. Простые манипуляции, чего уж: свинчиваю насадку-рассекатель с душа. Вода горячая есть, и теперь из душа вместо сотни струек лупит одна, такая гидромониторная.
– Отитов
[2]
гнойных у тебя не было? – весьма громко осведомляюсь у пациента.
– Чего?
– Ухи болели? Гной был? – Громкий ор все же Ильяс слышит.
– Нет, не было.
– А, ну тогда сиди смирно, раз барабанные перепонки у тебя целые.
Он все-таки дергается, когда струя теплой воды хлещет ему в слуховой проход.
