И действительно…
Возвращаемся в медпункт. Пока пасечник косит глазами на хаос и вертикального зомбака за баррикадой, смазываю ему пораженную зону зовираксом. Потом пытаюсь вспомнить, где у Надежды лежат таблетки. К счастью, зона полок в боевых действиях не участвовала, а порядочек у медсестры — прусский. Потому нахожу таблетки без проблемы.
Объясняю деду, чтобы мазал пять раз в день, а таблетки принимал, как сказано в аннотации. На всякий случай читаю ее. И чтоб не лапами лез мазать, а ватку использовал на палочке — ну и чтоб выкидывал после применения. Еще даю ему валерьянку. Может, спать будет лучше, несмотря на боль и зуд.
Все. Теперь в салон.
— Весело тут у вас, — замечает маленький омоновец.
— Ну а у вас, что? Скучно?
— Тоже весело. Но не так. Мы там друг на друге сидим и спим по очереди, как в подводной лодке. Отсюда и веселье. А у вас тут жилищная проблема решена в целом.
— Солоно вам пришлось?
— Это — да, солоно. Кто ж знал, что раненых и укушенных изолировать надо по-другому. Работали, как положено при карантине.
— А что, вы и карантины обеспечиваете?
— Мы ж в любой бочке затычка. Когда медики сообщали о вспышке инфекции, так ОМОН туда в первую голову выезжал. Месяц назад оцепление обеспечивали на железной дороге, когда сообщили о вспышке карантинного заболевания. Два вагона с пассажирами в тупик тут же, и держали там, пока не разобрались, что это дизентерия. Это вы не знаете, а такое по стране постоянно происходит. Рутина. Тут у нас тоже с железной дороги началось, кстати. С Московского вокзала.
— Вот похоже, что эта жуть с Москвы пошла.
— Это не похоже, а точно. С Москвы. Мы на несколько часов отстали всего.
— Как это определялось-то?
— Так пока связь была — уточнили. Задним умом крепки…
Хлебаем чай. В воздухе, как топор, висит напряженность. После того как оценил ситуацию со стороны — мороз по коже. В двух словах — все плохо. Может быть, даже и еще хуже. Особо противно то, что в принципе я тут в начмедах, значит, отвечаю за персонал. Впору Охрименко вспомнить, тот недавно в такой же мешок попал. Только вот он лично не участвовал в стрельбе своего подчиненного и никак ему не способствовал, чего про меня не скажешь.
Поговорить бы с Николаичем — так он куда-то ухрял. Надежда внизу сидит, отплакалась и замкнулась в себе. Андрей к ней пошел, вроде как есть что сказать. И Дарья там же.
— Это, к слову, у меня тут фурункул образовался, — говорит маленький омоновец.
— Ну, надо полагать, предлагаешь мне его вскрыть?
— Ага. Струменты у тебя, надо полагать, в медпункте?
— Ну да.
— Так пошли?
— А до утра никак не потерпеть?
Маленький странно смотрит.
— Эта… Никак… Ага.
Делать нечего, плетусь обратно. Оба омоновца следом. Заходим в кабинетик, свет там так и горел.
— Ну. Показывай свой фурункул.
— Вот.
Продолжаю тупить. На предъявленной к осмотру руке есть пара гнойничков, но фурункулами их даже спьяну не назовешь. Смотрю на маленького вопросительно.
— Эта… Ты, что ли, Доктор, не высыпался неделю?
— Вроде высыпался… не пойму я тебя.
— Эта… начни с того, что намажь мне руку йодом. И налепи пластырь. А то я мнительный такой, что просто ужас.
— А потом?
— Суп с котом! Утром ваш комендант обязательно сюда припрется. Будет осматривать место происшествия. Нас будет спрашивать. Нам от вашего гарнизона много чего надо, значит, придется отвечать. Не доходит, почему он вам ночь цельную дал?
— Ну, он с нашим старшим в дружбанах. Оружием его выручали. Боеприпасами…
— Работали на него?
— И это было.
— По уму, он вас должен был бы взять под стражу немедля. Медсестру минимум.
— И расстрелять…
— Вполне возможно, что и расстрелять. Меньше бы удивился, чем тому шалтаю-болтаю, который видел. Ты-то в этой истории тоже куда как хреновато выглядишь. Откровенно признаюсь. Да и паренек ваш — этот, толстун — тоже хорош гусь. Лыбу с морды снять не может, цаца этакая…
Худощавый тем временем осматривает стенку, потом лезет за баррикаду к покойнику, возится там.
— Я не пойму, с чего вы-то участие в моей печальной участи принимаете?
— А ты подумай всем мозгом, а не только мозжечком. Лень, снял?
— Ни хрена, накручено тут… Есть!
Вылезает из-за стола, протягивает мне, ухмыляясь, жгут. До меня медленно начинает доходить, что этот обормот выполняет за меня работу по подтасовке фактов и фальсификации улик. Что вообще-то должен был бы сделать я сам собственноручно.
Щедро мажу маленькому лапу йодом. Гнойнички вскрываю, обрабатываю их зеленкой. Забинтовываю. Вяжу красивый бантик.
— Во! Теперь совсем хорошо. Лень, что у тебя?
— Да, в общем, все ясно. Я, конечно, не следак, но вот получается, что он на нее напал, спустив штаны. Она его, значит, оттолкнула, отбежала за стол и после того, как он на нее снова напрыгнул — стала стрелять. По-бабьи, вероятно зажмурив глаза, чем объясняется такой разброс попаданий. Потом пыталась исполнить свой долг медика, но, будучи в стрессовом состоянии, сделала это не лучшим образом. Далее друг погибшего попросил побыть с умирающим наедине, что врач и выполнил.
— Полный бред!
— Я и не следак. Просили версию — получите. Других нету. Ладно, пошли обратно.
В салоне уже ждет Дункан. Наши тоже подтянулись.
Приходится рассказать все еще раз. Худощавый выдает снова свою версию.
— Не проканает, — уверенно говорит Дункан.
— Смотря для кого, — отвечает ему Ильяс.
— Я бы не поверил. Слабых мест много, Леня — слеплено белыми нитками. И халатность как минимум остается.
— Для официального отчета пойдет. Для широких масс общественности — тоже. Пипл схавает.
— А руководство?
— Ты этого Михайлова видел?
— Нет.
— А я видел. Почему-то думаю, что его этот рапорт удовлетворит вполне.
— С чего взял?
— С того. Вась-вась, а не комендантская служба. А это что означает?
— Что?
— Либо нету у него над этой разведфербандой власти. Либо ссориться не хочет. Либо ему самому этот покойник мертвым лучше подходит, чем когда был живым. Либо все вместе.
— Как с Потаповым, считаешь?
— Ну.
— Может, и так.
— К слову, покойничек — он кто?
