— Михайлов говорил — какая-то шишка из Москвы.
— Это он там шишка, а теперь, где это — Москва? Тут и свои шишки есть…
Возвращается Николаич. Смотрит хмуро. Выслушивает версию омоновца.
— Получается, что именно в такой последовательности все и произошло. На том и порешим. Все. Отбой. Всем спать. Дежурство по очереди, как установлено.
Про себя отмечаю, Вовка и Сергей почему-то из дежурящих исключены, и в салоне их нет…
Ночь. Восьмые сутки Беды
Звенящий грохот совсем рядом. Вскакиваю, ошалелый. Вместе со мной подпрыгивают соседи. Кто-то включает нововведение — синие ночники, отчего помещение выглядит совершенно странно. Зато с улицы ничего не видно, что тут у нас происходит.
— Пулемет с равелина. Очередь на всю обойму, — говорит дежуривший Саша.
Видим отблески — несколько осветительных ракет.
— Оделись, побежали, — командует Николаич.
— Нам как? — спрашивает маленький омоновец.
— На ваше усмотрение.
На пальбу, кроме нас, прибегает свободная смена с разводящим от гарнизона, мы поспеваем чуть позже. Стрелял действительно «Гочкис» с Алексеевского равелина.
— Расчет говорит, что лев из зоопарка удрал, — встречает Николаича разводящий.
— Расчет этого не говорил, — с неудовольствием поправляет пулеметчик, не отрываясь от прицела. Тонкое жало ствола с раструбом пламегасителя мягко ходит из стороны в сторону. Чем-то похоже на сканирование пространства.
— Так заряжающий сказал.
— Заряжающий — не весь расчет. Это не лев. Это было человеком. Раньше.
— Прыгало, как лев!
— Ладно, где оно сейчас? Ты по нему попал?
— Попасть — попал. Как повредил, вот вопрос. Деревья мешают. Вырубить надо.
— Что делать будем? — Это разводящий у Николаича спрашивает.
— Вам положено по инструкции что?
— Оборонять объект.
— А как?
— Занять места согласно расписанию и приготовиться к ведению огня.
— Тогда занимайте. А мы посмотрим, что тут сделать можно. Эта тварь куда делась после обстрела?
— Влево убежала, — уверенно говорит второй номер.
— Влево она дернулась. А ушла вправо, к саперам, — недовольно поправляет первый.
— Мы тогда берем левый фланг равелина, — говорит разводящий.
— Хорошо. Посматривайте там.
— В курсе. Есть там местечко, где по стенке забраться можно.
Часовые довольно шустро сматываются. Вместе с ними утекает и второй номер — показать, куда рванул псевдолев. Меня это удивляет, второй номер должен бы остаться, но, видно, в расчете не все гладко, и первый воспринимает исчезновение напарника с явным удовольствием. Даже по спине заметно.
Некоторое время проходит в ожидании. Николаич по старомодному полевому телефону связывается с саперами, просит прислать поводыря, сообщает о первом случае прорыва водяного периметра в дежурку, потом ему звонит разводящий — никого не видят, предупредили патрулей о возможном морфе.
Наконец является сапер — невзрачный паренек, обстоятельный и флегматичный. По-моему, пацан копирует своего начальника.
— Долгонько ходим, — с неудовольствием замечает ему Николаич.
— Как говорил великий Старинов — саперы ходят медленно, но обгонять их не стоит! Вы ж собираетесь по минному полю шариться?
— Получается, что не исключено.
— Так идем. Инструктаж на месте.
— Эй! Мне напарник нужен, — не отрываясь от пулемета, заявляет первый номер.
— Доктор останется, — решает Николаич, и команда гуськом идет за сапером.
— Хреновата наша вата, — говорю пулеметчику.
— В точку. Раньше эта дрянь по льду не бегала. Если скопом пойдут — плохо будет.
Странный акцент у него. Знакомый, но не могу определиться.
— Обойму набей пока. Справишься?
— Нехитрое дело. А мины где установили?
— Прикрыли въезды на мосты.
— А откуда взяли?
— Баржа привезла.
— А ты что-то не слишком хорошо к своему напарнику относишься?
— Молодой, глупый. Ничему учиться не хочет. Говорить с ним не о чем.
— Ну, не всем пулеметчиками быть.
— Пулеметчиком лучше верблюда поставить. Этого балбеса без толку.
— Ну, невелико искусство! — подначиваю я собеседника.
— Э, шутишь? Эта вещь — Машина Тысячи Смертей, Хан поля боя.
— Однако морф ушел?
— Я в него попал. Ты — не попал бы.
Это вполне вероятно, пулеметчик из меня никакой. Да я из этих агрегатов и не стрелял никогда. Слыхал, что есть масса тонкостей и хитростей, и без артиллерии с такой вещугой не справиться.
Пухлые французские патроны встают в зацепы. Готова рамка. Пальцы с латунным запахом. Как в детстве…
— Куда класть?
— В короб. Аккуратно.
— Да уж знаю, бросать не буду.
— А напарничек бросает. Не понимает, что мятый патрон — беда. Акмак!
— Ты — казах?
— А что, не видно?
— По затылку и шапке? По акценту и слову «дурак» сужу.
— А! Работал у нас?
— Было дело. Как считаешь — у вас такое же творится?
— Нет. У нас такого не будет.
— Почему?
— Казахи — умный народ. Себя в обиду не даст. Возьми схему ориентиров. Ориентир шесть — шевеление. В бинокль посмотри.
Прибор прямо под рукой. Схема ориентиров, нарисованная корявенько, но старательно, и закатанная в пластик, под биноклем. Прикинув, что шестой — это дерево с уродливым, легко заметным суком, смотрю, что там. Точно, шевелится что-то. Но явно очень мелкое. Скорее всего… Ага! Кот или кошка. Вроде тот, одноглазый.
— Котяра это. А ты, я вижу, националист.
— Конечно. Националисты — это нормально.
— А нацисты?
— Нацисты — ненормально. Кретины.
Отрываюсь от бинокля, смотрю на затылок первого номера.
— И какая разница между ними?
Не оборачиваясь, снисходительно отвечает:
— Нацисты считают соседей дерьмом. Потом получают от всех по башке. Националисты считают все народы равными. Но свой чуть-чуть-чуть лучше остальных. По башке не получают. Живут хорошо. И соседи уважают.
У саперов взлетают две осветилки, медленно плывут на парашютиках по черному небу. Тени от деревьев, метнувшись вначале, одумываются и медленно и величественно начинают синхронное движение. Гляжу в бинокль, нахожу наших — неторопливо идут по бережку.
