– Ты не суетись, Верк. Ты его завали.
– Как???
– Кверху каком! Он неповоротливый, медленный. Бери ружье, прицелься, как я тебе говорила, и стреляй. В башку.
– Ой, я не смогу.
– Что, этот тебя не обижал?
– Еще как обижал! Они все уроды были.
– Так какого черта выпендриваешься?
– Я не смогу. Он же человек все же!
– Да какой человек, ты что, дура совсем? Он упырь, мертвяк и при жизни был гондон! Ве-эрка, стреляй!
– Не могу! Не могу!
– А, чтоб тебя!
Ирина шагнула назад – мертвяк подошел уже слишком близко и тянул руки – вскинула пистолет, зажмурила глаз, как учили, и, прицелившись в темное пятно головы, выстрелила.
Бахнул выстрел, быстро заглохший в сыром воздухе, а мертвяк нелепо рухнул вертикально вниз. Как марионетка с обрезанными ниточками.
Напарница, нелепо держа ружье, подошла поближе. У нее явно начался мандраж.
– Трусишь? – строго и свысока спросила Ирина.
– Замерзла. Ну и трушу, конечно. Как ты его – раз и все. – Вера виновато улыбнулась.
– Ладно. Пошли оставшихся добирать.
Оставшихся Ирка добрала сама, это просто оказалось. Вылезали мертвяки кучей, в одну дверь, мешая друг другу, дальше ползли на четвереньках – не сообразили, что ли, встать, но Ирка потратила всего четыре патрона на всю троицу.
– Слушай, Ирэн, давай сматываться, а?
– Погоди! В джипе пятеро было, а я четверых успокоила. Пятый там.
– Пятая. Та самая Мэри-Сью.
– Однохренственно! По сторонам смотри, мерзлячка!
Решив рискнуть, Ирка проскочила пространство до джипа. В салоне кто-то возился, но наружу не показывался. Приглядевшись через полуосыпавшееся стекло, Ирина поняла причину – растрепанная окровавленная девка с обгрызанным лицом была пристегнута ремнем безопасности.
Подавив первое желание бабахнуть ей в башку, Ирка взяла себя в руки, осмотрелась, прикинула, как стрелять, чтоб не повредить чего в уже и так простреленном салоне, усыпанном битым стеклом, и наконец стрельнула. Мертвячка еще шевелилась, и пришлось потратить еще патрон.
Ирка глубоко вздохнула. Справились все-таки.
– Ладно, тащи сюда железо!
Вера попыталась тащить все стволы, но не потянула, свалила обратно.
– Тяжело очень, Ирэн!
– Погоди, сейчас я подъеду.
Осторожно открыв дверь, смахнула стекла с сиденья, стараясь не порвать перчатку и не пораниться, увидела какую-то тряпку на полу, стряхнула стекла с нее и протерла пропоротое пулями кресло от местами поблескивавшей на нем чужой крови, залезла, выдохнула воздух и, стараясь не смотреть в зеркало на сидящую сзади покойницу, нашла ключи в замке, завела и тихонько тронула с места.
Подъехала к Вере, вместе они выдернули и выкинули из салона Мэри-Сью, сложили на заднее сиденье трофеи и покатили аккуратно дальше – к холмику, забрать шмотки и коврики…
Немножко тряслись руки и как-то обессиленно колотилось сердце, но такого кайфа Ирка давно не испытывала.
– Ладно, давай все же попытаемся уснуть, а то этот Дункан еще долго будет куролесить…
– Хорошо… Вспомнил вот, в инете кто-то написал прямо про него:
Быть рыцарем, братец, полный отстой.
Будь пехотинцем, парень простой.
Чем куртизанить в начищеных латах,
Лупи алебардой – будь, парень, солдатом!
– Вот завтра и глянем, как оно – алебардой-то…
Дункан еще что-то бунчит, но голова как свинцовая. И словно свет выключили, стоило только прижать ухо к подушке…
Утро 11-го дня Беды
Сегодня я точно убью Вовку.
Вот открою глаза – и убью. Взглядом. И он будет помирать медленной и мучительной смертью, а мне его ни капли жаль не будет. Потому что ничего другого мерзавец, заливисто орущий в ухо: «Рота, подъем!» – не заслуживает.
Василиска из меня не получается, Вовка игнорирует мой тяжелый ненавидящий взгляд и только еще и торопит. Внизу у умывальника не пойми откуда толпа. Сразу вспоминается американская карикатура, где из такой же солдатской куча-малы доносится возмущенный вопль: «Кто это чистит мои зубы?!!»
Ситуация понятна: тут еще несколько из парней ОМОНа – те, которые прибыли с Дунканом, вот они кучу и создали. Дрыхли-то они в Артмузее, сладострастно обложившись протазанами и этими, как их там, совнями и бердышами, а на завтрак и умывание к нам прискакали. Видать, с умыванием в музее еще сложнее, чем у нас. Ну да, народу там много, а туалеты не резиновые. Правда, двери в туалетах старинные, еще арсенального производства, мощные, бронированные, ну да это вряд ли помогает.
Ильяс и Дункан поторапливают нас: вот-вот прибудет транспорт, надо пошевеливаться. Завтракаем стремительно, обжигаясь кофе и торопливо заглатывая бутерброды с какой-то очень твердой колбасой. Для меня оказалось сюрпризом, что часть наших женщин, в том числе Дарья и Краса, убыли в тот самый концлагерь при заводе – посчитали нужным помочь, а там сейчас каждая пара рук желанна. Вот и сразу видно, кофе еще ничего, а бутерброды как топором накромсали.
Суета сопровождается лязгом железа и бряканьем – парни собирают свои доспехи, которые почему-то разбросаны по обоим этажам салона.
– М-да, это совсем не швейцарская караулка! – свысока цедит Дункан.
Сам он уже собрался и сидит как на гвоздях.
– Ну а что у швейцарцев? – спрашиваю его.
– У швейцарцев образцовый порядок! – отвечает Дункан так, словно этот порядок целиком его заслуга.
Наконец все собрались и полубегом с лязганьем добираемся до причала. На причале девственно пусто и безлюдно.
Ильяс чешет в затылке, выразительно смотрит на Дункана.
Начинают связываться с командованием.
Мы с Сашей тоже переглядываемся: из обрывков руготни и страдальческих воплей становится ясно, что самое малое час ждать придется. То ли морячки засбоили, то ли наши «кмамандиры» что-то напутали, но возвращаемся обратно. Придет корыто – оповестят.
Кофе был хорошо заварен. Моя попытка подремать проваливается – веки как на пружинках, самораскрываются. Из принципа продолжаю валяться. Игнорируя намекающие взгляды Ильяса. Впрочем, он очень быстро отвлекается – к нам заявляется пара монетодворских гномов, они тоже хотят поучаствовать «в деле». Отпустили их с трудом, оказывается, пришел крупный заказ.
Все немного удивляются: это какой же? Значки печатать или ордена?
– Нет, разумеется, деньги, – с достоинством говорит гном постарше.
– Только вы пока об этом не треплитесь, – дополняет его напарник.
