На подбежавших не видно никаких следов крови, это уже радует. Только непонятно, что с ними такое стряслось. Запускаем их в караулку, вваливаемся следом. Латник пытается говорить, но у него это не выходит. Губы вспухли, рот слегка открыт, слюна течет, выражение лица странноватое.
– Что случилось?
– Селюсь… Оф се сахрываесса…
Черт, опять впору морфа Мутабора вспоминать. Но, по губам судя, получил парень нехилый удар в лицо. И что-то лицо у него лошадиное какое-то. И пахнет от них характерным запахом морга – грубый одеколон поверх четкого трупного запаха. Даже, пожалуй, не пахнет, а воняет.
– Рот открой шире.
– Э моху!
Злится. Рот он, видите ли, не может открыть. Цаца какая. И похоже это все либо на перелом челюсти, либо… Либо на вывих. Точно, двусторонний передний вывих нижней челюсти.
На всякий случай проверяю пальпаторно – да, точно, он самый.
– Что у него? – спрашивает Надежда.
– А передний вывих нижней челюсти, вот что у него. Доводилось вправлять?
– Нет, обходилось как-то.
– А я слыхал, что надо так вкось ударить – и она на место встанет, – говорит работяга из сопровождавших.
– Забудьте этот бред, так только связки порвать можно.
– По Гиппократу вправлять будете?
– Нет, лучше по Ходоровичу. Если пальцы класть на зубы, еще и откусить может, слыхал я про такое. А вот если на внешнюю сторону, то безопасно. Что у второго?
– По-моему, на перелом ключицы похоже.
– А шины у нас есть? – спрашиваю немного невпопад, потому как вспоминаю про вправление челюсти.
– Косынкой обойдемся, сейчас я его иммобилизую, и пусть ведут в больницу, тут рядом, – отвечает Надежда.
Сажаем пострадавшего на табуретку так, чтоб спиной упирался в стенку и затылком тоже. Натягиваю перчатки, лезу в полуоткрытый рот. Теперь большие пальцы на внешнюю сторону челюсти справа-слева, остальными берем челюсть плотно и тянем на себя и вниз. Мышцы упруго сопротивляются, пациент мычит, но терпит, так тянем, тянем, сейчас мышцы устанут, вот еще немного, ага, пошли, пошли и аккуратненько двигаем челюсть так, чтоб головки отростков вернулись на свое место, в уютные суставные ложа.
Челюсти отчетливо лязгают сомкнувшимися зубами.
Да, как капкан щелкнул, не зря меня в свое время пугали, что и без пальцев остаться можно.
– О, здорово! – радостно говорит оживший латник и порывается вскочить с табурета.
– Куда собрался? – осведомляюсь я, удерживая его за плечо.
– К ребятам! Куда ж еще!
– Погоди, голубчик. Мы еще должны тебе челюсть зафиксировать дней на десять самое малое, – продолжаю удерживать его за плечо, посматривая на Надежду, которая уже заканчивает фиксацию поврежденной левой руки косынкой.
– А это еще на хрена? Все ж в порядке! – топорщится латник.
– Тебе только что свернули челюсть. Суставные сумки пострадали. Связки растянулись. Пара недель нужна, чтоб у тебя связки восстановились и суставы вылечились. И трепаться тебе будет сложно с подвязанной челюстью, и есть придется только жидкое, но иначе худо будет.
– Это как худо? – недоверчиво уточняет пациент.
– Да очень просто. Будет привычный вывих, станет челюсть вот так клинить при зевке, чихе, еде. Сам вправлять будешь или ко мне бегать?
– Ты что, серьезно?
– Абсолютно. С ручательством. Надежда Николаевна, наложите, пожалуйста, пациенту пращевидную повязку для фиксации нижней челюсти.
Помощница беспрекословно начинает бинтовать стриженую башку, ошеломленную перспективой две недели ходить с закрытым ртом, но взгляд у помощницы, коим она меня одарила, красноречив. Словно она знает, что занятие по десмургии, где как раз речь и шла о пращевидных, я банально пропустил, а на отработке отделался чепчиком Гиппократа. И потом ни разу за всю практику делать не пришлось.
– Что там произошло? – спрашивает ловко обматывающая бинтом голову пациента медсестричка.
– Морф выкатился неожиданно. Я не успел дверь забить, а он оттуда маханул. Я только и полетел, как голубь сизокрылый. Дверью-то меня приложило. Морфа ребята с сетеметом стреножили, да он, на мое счастье, на этих ментов полез, которые с этими… Ну топорники-то. Они его в штыки. Но все равно не справились бы – здоровый сволочь. Ваш в упор стрелял, этот, колченогий который.
– А зомби много было?
– Очень. Они ж на первом этаже кормились, почти все сожрали – только розовые кости вроссыпь. Но с ними проще было, хоть и шустеры. Эти железяки – да, мощные штуки.
– Когда нашего пациента зацепило?
Латник пытается что-то говорить, но получается очень неразборчиво, а жестикулировать руками ему не дает бинтующая его Надя.
– А когда морф в них влетел, они ж как кегли в разные стороны, только жестяной грохот пошел, как когда я консервные банки в мусоропровод выкидываю.
Латник явно злится, а работяга посмеивается.
Идти им не приходится, увозят на машине.
Сидим, ждем дальше.
– Удивляюсь я, на вас глядя, – говорит Саша.
– Чем?
– Да вы все время такие спокойные.
– Ну я воспитывался, как положено медику, – всегда может быть хуже. И обязательно будет. Этим и объясняется наша некая отстраненность с братцем и достаточно ровное настроение. Потому как истерика и паника с ужасом лечению помеха, и надо изо всей силы этого не допускать. Бегать вокруг пациента, трагически вопия: «Все ужасно!» – не выход. Это когда от пациента уйдешь, можно себе такое позволить, но опять же чтоб никто не видел.
– И что, бывает?
– Ну а что, мы не люди, что ли? Думаю, что, когда встретился с Мутабором, вид у меня был бледный…
Тем временем выгнанные на улицу предпринимают попытку вернуться в караулку, но наша медсестра непреклонно их не пускает. Потом, смилостивившись, разрешает некурящим войти.
– А нам че? – возмущаются снаружи недопущенные.
– А вам – курите на улице. Сейчас пациент с повреждением лица был, ему кашлять нельзя, а вы тут накурили! Все, валите отсюда! Валите, валите!
Странно, мужики слушаются и отходят. А я подумал, что вот Саше странно, что мы такие с братцем меланхоличные. Будешь тут меланхоликом. Особенно когда в переплет попадешь. Я тогда еще на «скорой» работал. Денек выдался достаточно обычный, ничего особенного, разве что задержались на очередном вызове безобразно. Вот казалось бы, почему бы людям не держать все свои медицинские документы в одном месте? А ни фига, все рассовано по разным местам. Для поиска бабкиного медполиса книги на двух полках пришлось пролистывать. Это хорошо, народу у них в квартире было много, было кого напрячь, а если б бабка одна жила? Хотя с большим количеством зевак тоже радости мало – люди же в стрессе, потому очень часто начинают срываться либо друг на друге, либо, что еще чаще, на медиках. А нам больше делать нечего, кроме как претензии выслушивать. Потому первейшее дело – по возможности всех посторонних к делу пристроить: кому поручить лампу держать, кому вещи собирать, кого еще куда. Короче, как в армии – неважно как и что, но важно, чтоб все заняты были. Что большая редкость – семья любящая попалась, нормальная. Часто бабок стараются сплавить с глаз долой, чтоб потом не забирать. В больницах много таких стариков-старух, с рук родственничками спихнутых. А тут нет, не хотели, чтоб бабку увозили, да и сумок ей с собой набрали охапку. Одной еды пара кутулей. Вот на фига бабке с пневмонией колбасы кило запихнули? Лучше б бутылочку с водой, пить-то ей от волнений точно захочется, а вот есть вряд ли. И что хорошо, не быковали родственники. Самое поганое, когда быковать начинают. Тебе работать надо, с мыслями собраться, а какое-то чмо немытое начинает права качать, потому как знает: медики имеют обязанности, а вот права – у всех остальных. До чего все это надоело.
