– Понял. Ждем.
Каюсь, связал я Молчуну ноги и руки. «Лягушку» пристроил другому. От промедола раненый не отказался, но колоть мне не дал, ампулу прибрал себе в карман. Интересное кино.
– Я себе уже вколол. Было у нас с собой.
– Неплохо живете, однако.
Рация опять оживает.
– Копыл – Готту.
– Слушаю.
– Этот хитрый, не могу его понять вообще. Он по-русски говорит или на своем толкует?
Раненый, не отрываясь от рации, спрашивает:
– Твоего приятеля не понять. Он вроде по-русски говорил?
– Ну говорил. Но он вообще полиглот.
– Давай связывайся с ним.
Наверное, от испуга, но мне удается вызвать Ильяса сразу.
И он сразу отзывается, злым неприятным голосом:
– Еехахые ухахи! Э хохихаюх!
– Друг, что с тобой? Ты по-каковски говоришь?
– Хха-хухххи! Хухы хыхыххо! Хехеххнихе!
Убедительно говорит, знакомо так выходит. Я ж не буду толковать ребятам, что после очередной идиотской рекламы убогого пива «Блинское» (там, где болван на танцполе с размаху засаживает себе бутылку с «Блинским» в пасть и изображает, пия из нее, трубача-пионера) сразу же по городу прокатилась волна одинаковых травм – подражатели ес-с-сно засаживали спьяну себе бутылкой в зубы, и передние зубы ломались и вылетали. Вот именно как Ильяс они и говорили при осмотре. Ну и педиатрическая практика, конечно, тут в помощь, наслушался фефектов фикции от фефочек.
– Я тебе сочувствую. Все понял. Говоришь по-русски, выбило передние зубы. Эти оханные чудаки тебя не понимают. Я тебя понимаю.
Совершенно предсказуемо присутствующие хренеют. Так рождаются легенды.
Так, где моя тога Скромного, но Великого? Да за дверью, где ж еще.
– Я могу говорить?
– Аха! Ох!
– Сидим в сортире горящей квартиры. Сами не вылезем.
– Хехы?
– Мы с новеньким. Совершенно. Двое, как Вовка второго января.
– Хэ хеххеее?
– Кэп где-то наверху.
Дальнейшая тирада не поддается описанию, но я легко понимаю, что речь идет о том, что пожарной команды у Ильяса в кармане нет. И за пазухой тоже.
– В пределах видимости магазин. Машины опять же. Должны быть огнетушители, – говорит Ремер.
Перевожу ответ Ильяса, который не в восторге от предложенного и требует, чтобы Ремер спустился к нему на помощь, а не сидел там как горный орел. Ремер сообщает, что из-за горящей внизу квартиры вылезти на лестницу невозможно, и он сам отсиживается в квартире наверху. Не уверен, что ответную тираду надо переводить, но все же перевожу.
Капитан тут же отзывается:
– Не переживай так. Там в магазине справа стоял здоровенный огнетушитель на тележке с колесиками. Точно помню. Этот магазинчик поджигали пару раз, вот хозяин и разошелся. Я тебя прикрою туда и оттуда, – заявляет капитан с верхотуры.
Я опять сомневаюсь, стоит ли переводить ответ нашего снайпера. Но Ремер отвечает, что он на этот раз все понял, однако не вполне согласен со сказанным в запале и раздражении. Прикрывать он все же будет, чисто на всякий случай.
– Ххоохх! – раздается из моей рации.
– Ох, чертей тебе струганых в ботинки! – злобно рычит на неловко повернувшегося салобона раненый.
– Земеля наш морфа засек, – перевожу я.
– Я слышу, – отзывается из рации раненого Ремер. – Где морф, не вижу!
– Хайееху, ха хехе хеех!
– Скажи – наверху, по стене ползет!
Тут же доносится пальба – несколько одиночных, потом очередь.
– Хихех хахехху! – удовлетворенно заявляет снайпер.
– Пипец котенку! – уверенно перевожу.
– Это я понял, – отзывается раненый.
Чем дальше, тем больше. Мне это напоминает допрос умирающего албанца в старой, но прекрасной кинокомедии «Великолепный» с Бельмондо в главной роли. Тем более что мы все тут сидящие покашливаем все-таки.
Тимур ухитряется набрать воду из бачка в кепи. Луч фонарика показывает, что она бурая из-за взбаламученной ржавчины. Пытаюсь протестовать, но раненый с видимым наслаждением длинными глотками высасывает всю это бурду.
– Слышь, медицина, не переживай, железо в организме полезно.
– Ага, типа, штыка в заднице! – огрызаюсь в ответ.
– Не, медицина, штык в заднице – это передоз.
Рация опять оживает.
– Хиххеххай! Ыху! – выдает где-то рядом шляющийся снайпер.
– Прикрывай, иду… – перевожу я.
– Идет, прикрывай! – повторяет лежащий на полу боец.
Начинают бахать одиночные сверху. Потом вроде сквозь треск огня слышу поблизости лязгающие щелчки – вот спорить готов, что это ПБ работает. Стрельба сверху заканчивается.
– Я пустой, – говорит голос Ремера.
– Хоч хаехиххь! – отзывается Ильяс. Дышит тяжело, как загнанная лошадь.
– Слышу, понял. Не согласен, но все равно пустой, – отвечает капитан.
Спохватываюсь, начинаю суетиться, прошу Тимура дозарядить магазин к ТТ, себе расстегиваю кобуру, прикидываю, как тащить раненых. Из прихожей уже доносится достаточно мощное шипение.
Потом голос Ильяса – и в рации, и за дверью выдает дуэтом:
– Хыхо ха хыхоох!
Жар за открытой дверью такой, что сразу же начинает вонять паленой шерстью, и волосы трещат. Чуть не ползком премся по расплавленному вонючему линолеуму, который липнет к одежде и жжется. Раненого с накрытым мокрой рыжей марлей лицом сначала пытаемся тащить аккуратно, но потом просто волокем абы как, тем более что в узком и тесном коридоре приходится еще и огибать здоровенный красный баллон огнетушителя на колесиках. На лестнице вроде бы чуть похолоднее, но не намного. Раненый без сознания, не вышло у нас аккуратно его по коридору протащить. Ну ладно, только оставить его одного нельзя: в дверь подъезда уже лезет зомби – толстая рыхлая неповоротливая тетка.
– Давай, держи дверь! Не забывай патроны подзаряжать! Я за вторым!
Тимур кивает, дескать, понял. Стреляет.
Ильяс уже откатился в прихожую.
Продолжает поливать струей ледяной углекислоты перед собой и, очень похоже, – собирается вон из квартиры. Но там второй раненый. Снайпер весьма выразительно говорит о перспективах Молчуна, но я прошу обдать меня струей – холодом припекает не хуже, чем огнем, и по-пластунски сигаю до сортира. Фонарик дохнет очень не вовремя, теряю секунды, выдергивая свой брелок, и вижу, что зря корячился – раненый в ванне помер. На всякий случай проверяю, как положено, вижу, что да, все.
