– Вы могли бы связать свою жизнь с достойным человеком, – осторожно сказал Никита.
– Все женихи достойны, откуда потом берутся изверги мужья? – скупо улыбнулась девушка. – Нет уж, Никита, не уговаривайте. Я теперь понимаю: именно поэтому не нужно давать женщине образования, не нужно развивать её. Когда она сможет с ясным умом осмотреться вокруг себя, то сразу начинает видеть подлинную цену мужчинам. А если при этом она может ещё и сама обеспечивать себя – муж ей становится не нужен ни для чего. Таким образом, женское образование напрямую приводит к прекращению рода человеческого на земле. Видите, как просто?
– Действительно, – с натяжкой улыбнулся Никита. – Но… Может быть, не все мужчины так плохи? Как же ваши братья?
– Да, пожалуй. Мои братья… И ещё разве что вы. – Вера вздохнула, горько улыбнулась, посмотрела Закатову прямо в глаза. – Но поскольку ни за кого из вас я выйти замуж не могу, лучше будет всё оставить как есть. Ступайте спать, Никита, день был тяжкий. И мне пора тоже.
Закатов не двинулся с места. Стоял, как громом поражённый. «Я ведь люблю её… Я всегда её любил!» – с какой-то ошеломляющей ясностью вдруг понял он, чувствуя, как поднимается в груди горячая волна, не дающая вздохнуть. Каким-то дальним, ненужным воспоминанием мелькнула в памяти ночь в холодном гостиничном номере, лихорадочно блестящие глаза цыганки, случайно вернувшейся в его жизнь, её бессвязный, прерывистый шёпот, её слёзы – лживые… Как далеко теперь было это, каким пустым оказалось… А сейчас, сию секунду, перед ним стоит Вера, ещё миг – и она уйдёт из его жизни не обернувшись. И Никита понял, что если он не удержит её, не скажет того, что нужно было сказать ещё несколько лет назад, – он не простит себе этого до конца своих дней.
– Вы не можете выйти за меня замуж? – хрипло спросил он, делая шаг к Вере. – Но отчего же?
Она обернулась к нему. Несколько мгновений смотрела в упор, изумлённо. Затем пожала плечами… И вдруг улыбнулась.
– Как отчего? Никита, какой же вы смешной, право… Да оттого, что вы меня не любите! Чего же проще?
«Я люблю вас!» – почти уже вырвалось у него, уже дрогнули губы, готовясь выпустить три простых слова. Но пелена, накрывшая его горячим счастьем ещё мгновение назад, уже спала. Словно очнувшись от детского радужного сна, Никита со всей тяжёлой бесповоротностью вспомнил причину, по которой он оказался здесь. Безвозвратно пропавшие десять тысяч казённых денег. Денег, которых ему негде взять, не у кого занять, нечем восполнить. Рассказать сейчас обо всём Вере, признаться, что действительно не может жениться на ней, поскольку впереди у него – выстрел в голову или, если не хватит духу, арестантские роты? Но как, чёрт возьми, как говорить об этом?! Мелькнуло вдруг дикое желание упасть ей в ноги, покаяться во всём, как на духу, покрыть поцелуями эти тонкие руки, сказать, что готов жизнь отдать за то, чтобы быть рядом с ней… И Никита даже засмеялся, вообразив себе всё это. Нет… чёрт возьми, нет. Рассказать обо всём этой измученной, больной от горя девочке? О деньгах? О Катьке?! О том, что должен застрелиться? И сделать после этого предложение руки и сердца? Сердца, которое через несколько часов должно быть пробито?! О, французские романы, где вы?!
– Никита, что с вами? – испуганно спросила Вера, касаясь его руки. – Что вы только что сказали? При чём тут французские романы? Посмотрите на меня! Никита, милый, ради бога, посмотрите на меня!
– Прощайте, Вера, – хрипло, едва сдерживая всё ещё душивший его странный смех, сказал Закатов. Повернулся и, неловко задев плечом дверной косяк, вышел вон.
Через час он был уже на почтовой станции.
В Серпухов, в свою гостиницу Закатов прибыл на рассвете следующего дня. Заспанный и сильно похмельный половой отворил ему дверь, выдал ключ от комнаты, получил пятак и отправился досыпать на табуретку за стойкой. Медленно, стараясь не заснуть на ходу, Никита начал подниматься по тёмной, ещё не мытой с вечера, пахнущей мышами и солёными огурцами лестнице.
В его номере всё осталось так же, как четыре дня назад: даже постель не была убрана и горбатилась скомканным одеялом, нераспечатанные письма по-прежнему лежали на столе, а на подушке осталось несколько вьющихся тёмных волос. Никита криво усмехнулся, смахивая их на пол. Достал и пересчитал оставшиеся деньги. Возвращаться в Малоярославец, в полк, было уже не на что. Стало быть…. Стало быть, пора. Сев за стол, Закатов придвинул к себе чернильный прибор и лист жёлтой бумаги. С минуту думал, потом болезненно поморщился (глаза щипало от бессонницы) и начал писать. Полковник Симановский всё же должен был знать, куда делись полковые деньги.
Он уже заканчивал своё письмо, когда послышался стук, и знакомая рябая физиономия полового просунулась в дверь.
– Извиняйте, ваше благородие… До вас дама дожидаются.
– Дама?.. – растерянно переспросил Никита, оборачиваясь к двери вместе с табуреткой. – Какая дама? Это, верно, ошибка? Цыганка? Или… из благородных?
«Вера!» – немедленно выстрелило радостью в сердце. «Катька?..» – осторожно предположил разум.
– Никак-с нет, ошибки быть не могёт. Но это никак и не цыганка, благородные, видать. Ещё четвёртого дня прибыли, в аккурат как вы отбыть изволили. Им сказано было, что вы воротитесь и нумер за собой оставили и ни одной вещи не взяли, так они и дожидаются! Двенадцатый сняли и приказали немедля доложить, как вы воротитесь. Уж и доложено, ждут-с, пущать прикажете?
– Разумеется, болван, проси, – в полном изумлении велел Никита. Облегчение от того, что это не Катька и тем более не Вера, которая никак не могла дожидаться его здесь уже три дня, схлынуло, и к сердцу снова подкатила тревога. Половой убежал. Никита успел только кое-как задёрнуть одеяло на кровати, затолкать в саквояж комок грязных рубах, ещё не отданных в стирку, и сунуть незаконченное письмо Симановскому под скатерть, когда в дверь постучали, и на пороге появилась немолодая женщина в вытертой душегрее поверх чёрного простого платья и в старомодном чепце. На остром, желтоватом, словно сделанном из воска носу сидело пенсне, сквозь которое на Никиту в упор, не мигая посмотрели блёклые круглые глаза. Взгляд этот показался ему смутно знакомым. И всё же прошло несколько мгновений, прежде чем Закатов растерянно провёл ладонью по лбу и спросил:
– Амалия Казимировна? Боже мой… Это вы?
– Здравствуйте, Никита Владимирович. – Гостья низко поклонилась ему, и её скрипучий резкий голос избавил Закатова от последних сомнений. – А я вот сразу вас узнала. Хоть вы и сильно изменились, не спорю. Стали настоящим мужчиной.
– Здравствуйте, я… я очень рад, право. – Никита торопливо придвинул Веневицкой стул. Та спокойно, с достоинством села, выпрямилась, положила руки на колени.
– Как же… Как вы меня здесь нашли? – запнувшись, спросил он.
– Я сначала прибыла в ваш полк. – Круглые совиные глаза по-прежнему в упор смотрели на него, и Никита, как в детстве, почувствовал себя неуютно под этим взглядом. – Мне сообщили, что вы отбыли в Серпухов на конную ярмарку. Я приехала сюда, мне сказали, что вы уехали, не сказав куда, но обещали вернуться. Я сняла для себя номер и, сами видите, дождалась вас.
