Дело было проведено чисто, и Стуколин вздохнул с облегчением. Он был готов к возможным сбоям в намеченной программе перехвата и теперь радовался, что ни одного сбоя таки не произошло. А Женя так просто был счастлив, примеряя кожаную натовскую куртку.
Перед тем, как попрощаться, Стриженый протянул Стуколину пухлый конверт.
– Это ваша доля, – пояснил он. – Не беспокойся, там зелёные.
Стуколин закашлялся. Он не думал, что к грузовику всяческого добра приложатся ещё и деньги.
– Спасибо, – поблагодарил он, принимая конверт. – Хотя я… и другие… в общем… не ради денег… – он смешался.
– Мы – не государство, – проникновенно сказал Стриженый. – У нас принцип такой: сделал дело – получи гонорар…
Глава девятая
Резидент
(Таллин, апрель 1994 года)
Иван Иванович Иванов считал, что его родители перемудрили, придумывая ему ФИО. Звучит слишком уж нейтрально, а это может привлечь внимание.
Разумеется, настоящие фамилия-имя-отчество Ивана Ивановича были совсем другими. Он сменил их не по своей воле, а по требованию далёкой Родины, ради свободы и процветания которой он жил и воевал последние шесть лет.
До того, как Родина призвала его, Иван Иванович жил в городе Таллине и занимался морскими контрабандистами. Он был неплохим таможенником, и начальство его ценило. Жизнь Ивана Ивановича была расписана на много лет вперёд: карьерный рост, увеличение зарплаты, переезд из общежития в отдельную квартиру где-нибудь на тихой окраине Таллина, в перспективе – покупка «жигулей» и, может быть, дачного участка.
Если честно, то на Родину Ивана Ивановича не тянуло. Он получил европейское образование, привык жить в настоящем европейском городе, не держался за «землячества», ему нравились эстонцы – спокойные, рассудительные, без всех этих характерных для многих кавказских народов «заморочек», связанных с понятием «кровные узы». Он уже подыскивал себе пару – желательно, эстонку, – проигнорировав многочисленные письма старенькой мамы, убеждавшей его заехать на месяцок и выбрать невесту из местных, породнившись с каким-нибудь из многочисленных дружественных кланов. Иван Иванович лишь презрительно фыркал, но в ответ писал, что рад бы, только вот серьёзные дела так быстро не делаются, а начальство таможни большого отпуска не даст… Его не тянуло на Родину, но и портить отношения с «землячеством» он не хотел – те могли наделать проблем.
С началом эпохи Перестройки и нового мышления всё пошло наперекосяк. Эстонцы как-то очень быстро растеряли своё спокойствие и рассудительность, а Иван Иванович неожиданно для самого себя стал «иностранцем» и «оккупантом». То, что он прекрасно говорил по-эстонски, а к русским по крови имел отношения меньше, чем австралийский абориген, не имело никакого значения – он стал чужаком, а после быстрых кадровых перестановок в таможенном управлении – ещё и безработным.
А на исторической Родине Ивана Ивановича началась война. Он читал сообщения о ней в эстонских газетах и смотрел документальные ролики по эстонскому телевидению. Он горько усмехался, когда видел, что официальная эстонская пропаганда весьма сочувственно относится к «борцам за независимость» в далёкой республике на Кавказе, ведь на низовом, непропагандистском, уровне всё было совсем по-другому, и бывшие друзья просили им больше не звонить, и продавщицы в магазинах и на рынке смотрели волчицами, и паспорт гражданина Эстонской Республики со штампом регистрации в городе Таллине можно было получить только за очень большие деньги, которых сторонящемуся «землячеств» Ивану Ивановичу было никогда не заработать.
Иван Иванович затосковал. Он начал пить по-чёрному, чего раньше за ним не водилось. В промежутках между запоями писал письма во все известные инстанции, доказывая, что он – не русский; что ненавидит Россию; что Россия оккупировала его страну в начале века точно так же, как она оккупировала Эстонию четырьмя десятками лет позже. Один раз он даже пошёл на прямой подлог, заявив в письме для Комитета по перемещённым лицам, что является старым диссидентом и ветераном борьбы с тоталитарным режимом Москвы. Любопытно, что на все свои письма он получил довольно пространные ответы. Правда, смысл этих ответов сводился к сакраментальной фразе: «Пошёл ты на …».
Именно в эти дни, в дни отчаянья и бесконечного похмелья, к Ивану Ивановичу пришёл человек, известный в кругах профессиональных разведчиков под псевдонимом Чёрный Пёс. Разумеется, впоследствии Иван Иванович ни разу не воспользовался этим псевдонимом (назвать правоверного мусульманина «Чёрным Псом» – означает дважды оскорбить его, причём смертельно), однако, случайно прослышав о том, как его шефа называют «янки» и «русаки», Иван Иванович подивился, сколь точна характеристика, и с тех пор про себя называл шефа именно так – «Чёрный Пёс».
Начальник военной разведки действительно походил на пса – на поджарую псовую борзую: вытянутое лицо, большой и прямой нос, острые уши со скосом назад, чёрные вьющиеся волосы с сединой на висках, грудь неширокая, конечности длинные и сухие. Именно таким увидел его Иван Иванович на пороге комнаты, которую снимал у затюканной неурядицами последних лет русской жительницы Таллина (из общежития, принадлежащего таможенному управлению, Иванова выселили после судьбоносного сокращения штатов). Чёрный Пёс перешагнул порог комнаты степенно, высоко неся голову, – как и подобает старшему горцу в присутствии младшего. Ивану Ивановичу подобало бы вскочить и встретить гостя, но он посмотрел на вошедшего тяжёлым хмельным взглядом, потянулся рукой назад, взял, не глядя, стопку с полки, поставил на стол и налил в неё водки до краёв.
Чёрный Пёс не стал дожидаться приглашения от позабывшего этикет гор земляка. Он поискал и нашёл табуретку, проверил на устойчивость, после чего сел, поджав губы и не сводя с Иванова взгляда больших глаз из-под кустистых бровей. Одет он был в простенький пиджак – из тех, что любят носить ветераны Великой Отечественной – и мешковатые брюки. В руках гость держал длинную чёрную трость с прямой рукояткой, на которую опирался при ходьбе.
– Выпьем, старик? – предложил Иван Иванович по-русски, даже не силясь изобразить радушие; он, конечно, опознал в госте соотечественника, но это ничуть Иванова не обрадовало.
Чёрный Пёс остался недвижим.
– Ну и чёрт с тобой! – заявил Иван Иванович и, опрокинув в себя стопку, захрустел маринованным огурцом.
На узком морщинистом лице Чёрного Пса ничего не отразилась. Он продолжал буравить Ивана Ивановича взглядом.
– По делу пришёл или что? – поинтересовался Иван Иванович, приканчивая огурец – речь его стала невнятна.
– Ты давно не писал матери, – сказал вдруг гость на одном из горских наречий, принадлежащих к семейству нахских
[35]
языков.
Он начал с прямого обвинения, а это ничего хорошего Ивану Ивановичу не сулило. Однако тот пребывал в депрессии, оплакивая ушедшие светлые денёчки, был пьян, а потому отнёсся к откровенной угрозе наплевательски.
