— Меня задержали. Прошу прощения, Лавей. Давай пройдемся.
Стоял яркий, солнечный день, холодный, свежий ветер надувал паруса и румянил лица. Матросы Флинта трудились на корабле, чистили палубы, осматривали оснастку, чинили паруса. До его слуха донеслось мычание: внизу везли несколько коров, предназначенных к столу. Их кок Геркулес тоже был там, наверное, как обычно, хмуро что-то бормоча себе под нос и выполняя работу за двоих: что-то нарезал, крошил, измельчал и отваривал, — поскольку несносная мисс Редмонд заплатила помощнику-неумехе, чтобы он остался в Лондоне.
— Спешишь, Флинт? — спокойно осведомился Лавей, и только тут капитан заметил, что шагает так быстро, словно собирается дойти до Гавра по воде.
Он остановился на носу корабля. Ему хотелось выкурить сигару, возможно, даже с опиумом. Он уже испробовал подобное, но ни к чему не пристрастился, лишь иногда в обществе позволял себе взять предложенную сигару.
Нечто странное произошло несколько минут назад. Во время беседы с мисс Редмонд приоткрылась какая-то дверца, сулящая опасность. Он на миг утратил душевное равновесие и теперь не знал, как его вернуть. Сегодня он встанет у штурвала, потому что ему надо чем-то занять себя. Флинт промолчал, ему по-прежнему было неуютно. Он оперся о поручни, и прикосновение к кораблю постепенно успокоило его.
Но он продолжал хранить молчание.
— Это ведь всего лишь женщина, капитан, — удивленно продолжил Лавей.
Флинт мрачно взглянул на него:
— Никогда прежде я не слышал, чтобы ты использовал слова «всего лишь» и «женщина» в одной фразе.
— Ладно, красивая женщина, — уточнил Лавей, широко улыбнувшись, словно это были достаточные сведения об их неприятеле.
— Неужели? Ее назойливость помешала мне заметить ее красоту.
Граф лгал. Мисс Редмонд была не только красивой и назойливой, но и целеустремленной. Он вспомнил темную прядь, дрожавшую на ее лице, когда она спала, сраженная усталостью; вспомнил ее поразительную меткость и находчивость, надменность, не уступающую его надменности; самоуверенность, из-за которой ему хотелось подчинить или даже задушить ее, и прикосновение ее упругих бедер, когда он нес ее на плече к кровати.
Граф подумал о любви, которая заставила ее искать брата.
Он ощутил напряжение в животе.
Флинт глубоко вдохнул холодный морской воздух, от которого кружилась голова как от хорошей сигары. Он заставил себя подумать о Фатиме. Ее образ не успокоил его, потому что Фатима, дарившая ему забвение своими нежными и страстными ласками, была в нескольких неделях плавания, в Марокко.
— Я просто хотел сказать, что на твою долю выпадали и более тяжкие испытания, нежели прекрасная знатная пассажирка. Вспомни свое пребывание в турецкой тюрьме. — Лавей тоже умел быть ироничным. — Ты ведь переживешь и эту неприятность, не лишая меня моего рациона.
— Ты должен был кое-что понять, Лавей. Нельзя кормить животных, иначе они решат, что им можно подходить к костру, — сухо ответил Флинт. — И почему ты во всем такой француз?
— В обществе прекрасных женщин нельзя не быть обаятельным, — спокойно объяснил Лавей. — Иначе я бы просто взорвался, как силосная башня.
— Силосные башни взрываются из-за накопившихся в них газов, — мрачно заметил Флинт.
Лавей только рассмеялся.
— Просто сейчас ее появление особенно неуместно.
Флинт посуровел. У него заканчивались деньги, кок сердился, пират никак не давался в руки, будущее висело на волоске, он мечтал о том, чего не мог получить, а тут еще и женщина на борту.
Не самая лучшая неделя. Правда, в турецкой тюрьме было хуже.
— Чего она хочет? Зачем она здесь?
— Она полагает, что ее брат — это Хардести, то есть Кот.
Даже утонченный мистер Лавей утратил дар речи.
Флинт улыбнулся и поведал другу о предположении Вайолет, и обычно невозмутимый первый помощник все выше поднимал брови от удивления, пока их не закрыли его золотистые волосы.
— Я пока еще не уверен, что она не только своенравная девчонка или хватается за любую соломинку, потому что любит пропавшего брата, или же ей просто скучно, она избалована, безрассудна и обожает скандалы, потому что ей хочется внимания. Не забывай, это ведь она угрожала броситься в колодец. Слухи распространяются быстро. Мне рассказали об этом после нашего танца на балу.
— Но ты ведь не полностью в этом уверен?
Флинт надул щеки и с шумом выдохнул, сдаваясь.
— Хорошо, она умна, стоит на своем и обладает поразительным характером и целеустремленностью. Она задавала вопросы о Хардести и о тебе, и они не были глупыми. Тяжело это признавать, но я чувствую, что за кажущимся безумием что-то кроется. Короче говоря, — Флинт вздохнул, — проклятие, пока я не готов полностью от нее избавиться.
— Значит, она может остаться, — довольно произнес Лавей.
— До следующего порта. Мы высадим ее на берег, представим графу Эберу, у которого, по слухам, ужинает Хардести. Эбер знает: мы ищем Кота, — но понятия не имеет, что это может быть сам Хардести. Потом мы проследим за ней. Черт побери, Лавей, представь, как это здорово — отдать Кота в руки правосудия с помощью его сестры. — Флинт облокотился на поручни, стоя спиной к морю. — Разве существует лучшая месть за капитана Морхарта? И чем быстрее все это закончится, тем лучше, потому что мне нужны деньги.
— Она знает, что ты ее используешь?
— Знает. Она считает, что если Кот на самом деле ее брат, то взрывы кораблей — это просто какое-то недоразумение.
Лавей рассмеялся.
— Она собирается защитить его, доказать его невиновность или предупредить, когда мы окажемся близко.
Лавей задумчиво обратил взгляд к морю.
— Она может оказаться очень полезной.
Флинт недовольно хмыкнул.
— Скорее она наше проклятие, но мы справимся. И если она действительно сыграет роль наживки, то я не стану возражать. Посмотрим, сработает ли это. А теперь поговорим о наших запасах. У меня осталось очень мало денег. Что ни говорили бы о его величестве короле Георге Четвертом, он совсем не глуп и знает, как заставить работать. В Гавре нам надо постараться договориться о дополнительном продовольствии.
Лавей кивнул.
— И ты хочешь, чтобы я занялся переговорами?
— Да.
— Геркулес уверяет, что ему не из чего готовить. Он может сварить только жидкую кашу.
— Жидкая каша — обычная еда всех матросов. Если Геркулесу наскучила его работа, скажи ему, что я с радостью найду ему другие дела.
Их вспыльчивый повар-грек трудился не покладая рук и мог при необходимости сражаться как дикий зверь, поэтому когда Флинт заметил удивление на лице Лавея, то понял, что в нем говорили чувства, а не разум. Он вздохнул. Когда речь заходила о корабле и команде, Флинт был превосходным стратегом.
