Она помогла ему дойти до своей спальни. Видимо, Филиппу было совсем плохо, потому что он последовал за женой без каких-либо возражений. Он тяжело рухнул в кресло и закрыл глаза. Его лицо казалось белее воротника рубашки.
Анжелика лихорадочно схватила свою шкатулку с рукоделием, вынула ножницы и принялась резать ткань, пропитанную кровью. Она крикнула служанкам, чтобы те принесли воды, бинт, лечебные порошки и бальзамы и еще ликер венгерской королевы.
— Выпейте это, — сказала Анжелика, как только Филипп немного пришел в себя.
Рана не выглядела серьезной. Длинный разрез тянулся от правого плеча к левому боку, но он был совсем неглубоким. Анжелика промыла рану, обработала ее дижонской горчицей
[49]
, присыпала порошком из панциря раков
[50]
и сверху приложила мазь Двенадцати апостолов
[51]
.
Филипп перенес все процедуры, не поморщившись, даже когда его мазали горчицей. Казалось, он о чем-то глубоко задумался.
— Я все спрашиваю себя: как они решат вопрос этикета? — произнес он наконец.
— О каком этикете вы говорите?
— Об этикете ареста. В принципе, арест производит капитан королевской охраны, но действующий капитан — не кто иной, как граф де Лозен! Он ведь не может арестовать самого себя, не так ли?
— Едва ли это возможно, особенно учитывая, что он умер, — заметила Анжелика с нервным смешком.
— Умер? Да у него ни царапины!
Анжелика застыла с бинтом в руке.
— Но вы только что сказали…
— Я хотел посмотреть, упадете ли вы в обморок.
— Я не буду падать в обморок из-за Пегилена де Лозена! Конечно, я огорчилась… но, Филипп, тогда получается, что поражение потерпели вы?
— Надо же было каким-то образом остановить эту дурацкую дуэль. Я не собирался портить двадцатилетнюю военную дружбу с Пегиленом из-за какой-то…
— Безделицы, — выпалила Анжелика, чтобы избежать очередной грубости. — Да, я знаю… король тоже называет меня Безделицей.
И она разрыдалась. Плакать по любому поводу было совсем не в ее характере, но казалось, вина Фонтенбло, которыми она вчера злоупотребила, открыли неиссякаемый источник слез.
Слезы падали на бинт, которым она продолжала перевязывать раненого мужа.
— Филипп! О Господи… Филипп! Как глупо… Почему все так ужасно получилось?! Я так хотела… любить вас.
Маркиз предостерегающе поднял руку, призывая ее к молчанию.
— Кажется, вот и они, — сказал дю Плесси.
На мраморной лестнице послышалось звяканье шпор и сабель. Дверь медленно отворилась, и в комнату заглянул смущенный граф де Кавуа.
— Кавуа! — воскликнул Филипп. — Ты пришел меня арестовать?
Граф удрученно кивнул.
— Прекрасное решение. Ты — полковник мушкетеров, и после капитана королевской стражи его функции должны перейти именно к тебе. Что с Пегиленом?
— Он уже в Бастилии.
С болезненной гримасой Филипп поднялся.
— Пойдем. Мадам, будьте так любезны, накиньте мне на плечи камзол.
Но услышав слово «Бастилия», Анжелика потеряла голову. Все повторяется!.. Они опять пришли, чтобы отнять у нее мужа и посадить его в Бастилию. Побледнев, как полотно, она умоляюще сложила руки.
— Мессир де Кавуа! Заклинаю вас, только не Бастилия.
— Мадам, я сожалею, но таков приказ короля. Вы должны знать, что дуэль — это серьезный проступок, и мессир дю Плесси совершил его вопреки запрещающим эдиктам. Но успокойтесь, с ним будут хорошо обращаться, о нем позаботятся. Есть разрешение, чтобы его сопровождал слуга.
Граф протянул Филиппу руку, чтобы тот мог о нее опереться.
Из груди Анжелики вырвался крик раненого зверя:
— Только не в Бастилию!.. Заприте его где угодно, но не в Бастилии!
Оба дворянина, уже подошедшие к двери, обернулись и с непониманием посмотрели на нее.
— И где же вам угодно, чтобы меня заперли? — возмущенно спросил Филипп. — Может быть, в Шатле, с деревенщиной?
* * *
Все начиналось заново! Ожидание, тишина, невозможность что-либо сделать, неотвратимость гибели. Анжелика мысленно видела, как она опять неуверенно бредет по дороге… Ее охватил безумный страх, как бывает в ночных кошмарах, когда вы тщетно пытаетесь бежать, а ноги, налитые свинцом, прирастают к земле. Несколько долгих часов маркизе казалось, что она теряет рассудок.
Ее служанки были потрясены, видя свою всегда хладнокровную и энергичную хозяйку в таком состоянии! Наконец они пришли к единственному решению, которое могло бы успокоить Анжелику:
— Вам необходимо навестить мадемуазель де Ланкло, мадам. Мадемуазель де Ланкло.
Они едва ли не силком запихнули маркизу в портшез.
Это была правильная мысль. Только Нинон с ее уравновешенностью, опытом, тактом и чуткостью могла выслушать Анжелику, не принимая ее за сумасшедшую или не впадая в панику.
Нинон укачивала свою подругу в объятиях, называла ее «нежным сердечком», а когда Анжелика немного успокоилась, стала объяснять, что ситуация вполне заурядная. Случается великое множество похожих историй. Каждый день мужья дерутся на дуэли и мстят за оскорбленную честь.
— Но… Бастилия!
Ненавистное название пламенем горело перед глазами Анжелики.
— Бастилия! Но из нее выходят, дорогая моя.
— Только на костер!
Нинон погладила лоб Анжелики.
— Я не знаю, что вы имеете в виду. Наверное, вы помните о каком-то страшном событии, которое пугает вас и лишает обычного хладнокровия. Но когда к вам вернется способность рассуждать здраво, вы, как и я, поймете, что репутация Бастилии, конечно, впечатляет, но не пугает. Бастилия — как угол, куда король ставит шалунов. Разве найдется кто-то среди наших вельмож, кто не провел хотя бы нескольких дней в этой тюрьме, расплачиваясь за дерзость или за недисциплинированность, которой отличаются эти горячие головы? Лозен сам попадает туда в третий, если не в четвертый раз. И его пример наглядно доказывает, что из Бастилии выходят и что порой после этого провинившимся оказывают больше уважения, чем раньше. Итак, оставьте за королем право карать свое непослушное стадо. Он будет первым, кто вздохнет с облегчением после возвращения шалопая Лозена и своего главного ловчего.
