Ракан уже начал поджигать длинный фитиль запала.
Перепуганный привратник согласился открыть дверь госпоже маркизе, но при условии, что «вся эта шайка» останется за воротами. После того как Анжелика пообещала, что штурм и сражение отменяются, слуга приоткрыл дверь и госпожа маркиза в сопровождении девиц Жиландон вошла в особняк. На втором этаже она вскоре обнаружила перебежчиц. Отвесив хлесткую пощечину кормилице, Анжелика схватила младенца и поспешила к лестнице, когда дорогу ей преградил Ла Виолетт. Камердинер ее мужа сказал, что пока он жив, сын господина маркиза не покинет дом своего отца. В этом он поклялся своему хозяину.
Анжелика ответила Ла Виолетту на диалекте их родного Пуату. Припомнив самые страшные ругательства бандита Пиона, она пригрозила, что если Ла Виолетт не пропустит ее, то завтра же его найдут с клинком в брюхе.
В конце концов высокомерный слуга в испуге рухнул на колени и со слезами в голосе стал молить о пощаде. Господин маркиз грозил ему не менее страшными карами, если он позволит унести ребенка. Филипп дю Плесси сказал, что выгонит его со службы. Как же ему тогда жить? Ведь он прослужил господину маркизу долгие годы. Когда-то в Ньельском лесу они вместе пращой убили первую белку. Он сопровождал хозяина во всех военных кампаниях.
В это же время один из лакеев в желто-голубой ливрее уже скакал в Сен-Жермен. Он старался догнать господина маркиза прежде, чем в Париже слуги хозяина и хозяйки перережут друг друга.
Нужно было выиграть время до возвращения Филиппа.
Сначала позвали его духовника, чтобы образумить мать, у которой забрали дитя. Потом послали за семейным управляющим, месье Молином.
Анжелика не знала, что ее старый знакомый находится в Париже. При виде этого строгого, прямого человека, который, невзирая на седину, по-прежнему излучал силу и уверенность, она немного успокоилась. С Молином можно договориться.
Управляющий предложил Анжелике сесть и сам занял место у камина. Он поздравил молодую мать с рождением прелестного младенца, появлению которого он очень обрадовался, потому что теперь у его хозяина появился наследник.
— Но маркиз хочет отнять у меня ребенка!
— Это его сын, мадам. Поверьте, я и сам был удивлен: мне никогда прежде не доводилось видеть, чтобы мужчина его склада был так безмерно счастлив из-за рождения сына.
— Вы всегда его защищаете, — в голосе Анжелики звучала досада. — Я плохо представляю себе Филиппа счастливым, ну разве что если он причинил кому-нибудь боль и страдание. Когда-то вы нарисовали мне весьма мрачную картину, но злоба маркиза превзошла все мои ожидания.
Тем не менее мадам дю Плесси согласилась отослать своих людей домой и терпеливо дождаться прибытия мужа, но при условии, что Молин станет беспристрастным судьей в споре между супругами.
Когда среди ночи в комнату, звеня шпорами, вошел Филипп, он застал Анжелику и управляющего за дружеской беседой у камина.
Крошечный Шарль-Анри, ревниво прижатый к материнской груди, жадно сосал молоко. Отблески пламени причудливо играли на белом округлом плече Анжелики, с которого соскользнули дорогие кружева. Это зрелище настолько потрясло Филиппа, что Молин воспользовался его замешательством, чтобы подняться и начать свою речь. Управляющий сказал, что мадам дю Плесси была потрясена отсутствием ребенка. Должно быть, господин дю Плесси не знал, что Шарль-Анри питается материнским молоком? Здоровье младенца очень хрупкое, каким бы цветущим он ни выглядел. Лишить новорожденного материнского молока равносильно тому, чтобы подвергнуть его жизнь опасности. Должно быть, маркиз дю Плесси не знал также, что его супруга рискует получить жестокую лихорадку? Причем это наименьшая из неприятностей, которая может случиться с маркизой, если она резко прервет кормление грудью.
Да, Филипп ничего об этом не знал. Такие соображения были бесконечно далеки от его повседневных забот. От волнения маркиз залился краской, хотя и не до конца поверил услышанному. Но Молин отлично разбирался в том, о чем говорил. Он был отцом и даже дедушкой семейства.
Маркиз предпринял последнюю попытку защиты своих позиций.
— Но это мой сын, Молин! Я хочу, чтобы он жил под моей крышей.
— Не вижу никаких препятствий к этому, господин маркиз, просто мадам дю Плесси будет жить здесь вместе с младенцем.
Анжелика и Филипп вздрогнули одновременно. В молчании они обменялись взглядами, словно капризные дети, которых пытаются помирить после ссоры.
— Я не могу оставить моих старших сыновей, — сказала Анжелика.
— Их можно разместить в этом доме, — заявил Молин. — Особняк достаточно просторный.
Филиппу было нечего возразить.
Молин счел миссию законченной и откланялся. Филипп продолжал мерить шагами комнату, время от времени бросая мрачные взгляды на Анжелику, сосредоточившую свое внимание на кормлении Шарля-Анри.
Наконец, маркиз взял табурет и сел рядом с женой. Анжелика с тревогой посмотрела на мужа.
— Ну же, — произнес Филипп, — признайтесь, что, невзирая на свой наглый вид, вы боитесь. Наверное, вы не были готовы к тому, что дело обернется подобным образом. Итак, вы в логове волка. Что смотрите на меня с таким подозрением, хотя я всего лишь сел рядом? Даже крестьянин, если он, конечно, не зверь, получает удовольствие, сидя у очага и наблюдая за тем, как жена кормит его первенца.
— Единственное отличие, Филипп, в том, что вы — не крестьянин, вы — зверь.
— Я с удовольствием отмечаю, что ваш воинственный пыл нисколько не угас.
Анжелика плавно повернула к нему голову. Взгляд Филиппа скользнул по ее хрупкой шее и остановился на белой груди, у которой заснул ребенок.
— Разве я могла представить, что вы сыграете со мной такую жестокую шутку, Филипп? И это почти сразу после родов, во время которых вы были так добры со мной.
Филипп вздрогнул, будто ему нанесли оскорбление.
— Вы ошибаетесь. Во мне нет доброты. Просто я не могу видеть, как породистые животные мучаются в родах. Только и всего. Я был обязан вам помочь. Но мое мнение о человеческом роде в целом, и о женщинах в частности, нисколько не переменилось. Впрочем, я часто спрашиваю себя: как существа, столь близкие к животным, еще позволяют себе выказывать какую-то гордость. В то утро вы не были гордячкой. И как обычная непокорная сука, которая щенится на псарне, находили успокоение в ласковой руке хозяина.
— Допустим. Но у вас убогая философия. Так уж сложилось, что вы лучше понимаете животных, чем людей, и потому судите о людях по своим меркам. Для вас женщина — это непонятная помесь собаки, волчицы и коровы.
— Добавьте к этому хитрость змеи.
— И получится зверь Апокалипсиса.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Но Филипп сразу сжал губы, чтобы заглушить этот порыв нежданного веселья.
— Зверь Апокалипсиса, — повторил он, глядя Анжелике в лицо, порозовевшее от близости огня. — Моя философия и мое мировоззрение получше, чем у многих, — после минуты молчания он продолжил разговор. — Они помогают мне избежать опасных иллюзий… В то утро, сидя у изголовья вашей кровати, я вспомнил о самой злобной охотничьей суке в моей своре. Я просидел рядом с ней целую ночь, пока она не произвела на свет семерых щенков. Ее взгляд стал почти человеческим, она доверилась мне с такой трогательной простотой. А через два дня загрызла мальчишку-слугу, который попытался подойти к ее щенкам.
