— Франсуаза! Вы здесь!
Сияющая мадам Скаррон приветствовала приятельницу.
— Да, дорогая Анжелика! Должна признать, что потрясена почти в такой же степени, как вы, и до сих пор не могу поверить в свою удачу, особенно учитывая то печальное состояние, в котором я пребывала несколько месяцев тому назад. Вы знали, что я чуть было не уехала в Португалию?
— Нет, но я слышала, что вам сделал предложение мессир де Кормей.
— Ах! Не напоминайте мне об этой истории. После того как я отклонила его предложение, я потеряла всех своих покровителей и друзей!
— Но разве мессир Кормей не богат? Он мог бы обеспечить вам достаток и позволить передохнуть от ваших вечных неприятностей.
— Но он стар и к тому же ужасно развратен. Именно так я ответила тем, кто уговаривал меня поторопиться с замужеством. Они были удивлены и недовольны, они считали, что положение не позволяет мне привередничать и что я вела себя иначе, когда согласилась стать женой месье Скаррона. Меня порицали. Я говорила с госпожой женой маршала, привела ей самые сильные и разумные доводы, но она продолжала меня осуждать, утверждая, что я сама виновата в собственных несчастьях. Одна лишь Нинон не оставила меня. Ее поддержка помогла мне смириться с жестокостью моих друзей… О чем они только думали, когда осмелились сравнивать этого человека с месье Скарроном? Ах! Бог мой, между ними такие отличия! У Скаррона не было крупного состояния, и он не мог предоставить гостям изысканных развлечений, но он умудрялся собирать в нашем доме самое рафинированное общество. Да месье де Кормей возненавидел бы этих людей и не пустил бы к себе на порог. Все знали, какой жизнерадостный человек месье Скаррон, но никто не знал, какой он добрый. А жених — в нем нет ни блеска, ни ума, ни чувства юмора, а когда он открывает рот, он просто смешон. Мой покойный супруг был удивительным человеком. На самом деле он не был сумасшедшим или порочным. Все признавали его порядочность, ни с чем не сравнимое бескорыстие…
Франсуаза говорила очень убежденно, с той страстью, которую она порой себе позволяла, беседуя с людьми, достойными доверия. Очарованная ее искренностью и обаянием, Анжелика в очередной раз поймала себя на мысли, что эта женщина действительно привлекательна и даже красива.
Конечно, мадам Скаррон немного выделялась скромностью своего наряда, но платье из коричневого бархата с теплым красным отливом было подобрано с большим вкусом, а двойное ожерелье из гагата и маленьких рубинов необыкновенно шло к ее нежной коже и темным волосам.
Франсуаза рассказала, что в конце концов, доведенная до отчаяния, она согласилась в качестве третьей придворной дамы, едва ли не на положении горничной, сопровождать принцессу Немурскую, намеревавшуюся сочетаться браком с королем Португалии. Отдавая прощальные визиты, она встретилась с мадам де Монтеспан. Та удивилась. Мадам Скаррон описала приятельнице свое бедственное положение.
— И поверьте, я нисколько не пожалела о своих словах. Атенаис выслушала меня очень внимательно, хотя и была занята своим туалетом. Вы ведь знаете, что мы — подруги по пансиону, родились в одной провинции, как и вы, Анжелика. С тех пор как Атенаис появилась в Париже, я не раз имела возможность оказывать ей мелкие услуги. В конце концов она заверила меня, что поговорит с королем о моей упраздненной пенсии и безответных прошениях. Под ее диктовку я написала новую бумагу, которая заканчивалась словами: «Две тысячи ливров — это все, что необходимо одинокой женщине для спасения». Король принял это прошение с необычайной добротой, и — о чудо! — пенсия была восстановлена! В Сен-Жермене, куда я отправилась поблагодарить Атенаис, мне посчастливилось встретить Его Величество, и он сказал мне: «Мадам, я заставил вас ждать слишком долго; но я завидовал вашим друзьям и хотел оказать вам эту услугу лично». Разве столь любезная речь не перечеркивает долгие годы томительного ожидания? С тех пор я дышу, я живу, мелочные заботы больше не снедают меня. Я вернулась в то общество, которое встречало меня с кислой миной, вновь обрела светские привычки, и… вот я в Версале!
Анжелика с жаром заверила приятельницу, что искренне рада этой перемене.
Проходившая мимо мадам де Монтеспан положила тонкую руку на белое плечо своей протеже.
— Ну что… ты довольна?
— Ах! Дорогая Атенаис, вся моя жизнь станет доказательством признательности, которую я к вам испытываю!
Мадам де Монтеспан, в голубом, под цвет глаз, платье, казалась необыкновенно веселой и постоянно смеялась безо всякого повода. Внимательный взгляд распознал бы за этой жизнерадостностью некоторую нервозность. Быть может, она нервничала из-за того, что ее не пригласили за королевский стол? Или ревновала любовника к бедняжке Лавальер?
Мадемуазель де Скюдери погрозила ей пальцем:
— Ходят слухи, что именно вы — та очаровательная муза, которая внушила Его Величеству идею порадовать нас всем этим великолепием. Праздник дан в вашу честь. Никто в этом не сомневается.
— Глупости! — воскликнула Атенаис, взрываясь беззаботным смехом. — Не стоит искать так далеко. Оглянитесь по сторонам. Мадам дю Плесси-Бельер куда больше подходит на роль музы.
— В самом деле?
— Как вы позволили сбить себя с пути истинного? Ах! Королевский двор не слишком силен в отгадывании галантных загадок!
И она удалилась, по-прежнему смеясь.
Столы постепенно пустели. Король, а за ним и свита, поднялись и направились к длинной аллее, а к остаткам пиршества со всех сторон устремилась толпа, чтобы растащить оставленные на столах вазы с фруктами и корзины с пирожными.
Издалека казалось, что аллея перегорожена светящейся изгородью, но при приближении кортежа в ней открылся проход. Впереди снова послышалась нежная музыка каскадов и фонтанов, и снова одни причудливые украшения сменяли друг друга: фонари, серебряные тритоны, гроты из ракушечника манили в волшебный Лабиринт.
Следуя зеленым коридором, увитым цветами, гости шествовали то между рядами смеющихся сатиров, то огибали бассейны, в которых резвились золотые дельфины, то внезапно застывали перед сияющей радугой, созданной с помощью хитроумной системы освещения.
Феерическая прогулка закончилась в зале, украшенном порфиром и мрамором и возведенном специально для бала. С лазурного потолка, декорированного золотыми солнцами, свисали серебряные люстры. С карнизов, покачиваясь, ниспадали цветочные гирлянды, а между пилястрами, поддерживавшими свод, были подготовлены помосты и два грота для музыкантов. В них можно было заметить Орфея и Ариона, сжимавшего лиру.
Король открыл бал с Мадам и принцессами. За ними к центру зала выдвинулись дамы и сеньоры, поражая роскошью туалетов, расшитых сложнейшими узорами. Старинные танцы задавали быстрый и легкомысленный ритм фарандол, а новые удивляли торжественной медлительностью. Они оказались гораздо сложнее: четкая постановка ног, заученные жесты. Движения величественные, точные, тщательно выверенные, почти неживые, как у часового механизма, — танец, похожий на движение живых автоматов в каком-то механическом хороводе. Однако, на первый взгляд спокойная, хореография постепенно, следуя музыке, наполнялась скрытым напряжением. В неспешных фигурах танца крылось затаенное желание, мимолетное прикосновение рук возбуждало, жгучие взгляды, которыми обменивались танцующие во время плавных поворотов, будоражили воображение, а затем вновь следовали расслабленные жесты, отдаление, таящее в себе согласие или отказ.
