Вместе с бароном Ватевиллем, сеньором Бро, аббатом де Болме, а также Вирджинио Ваалем — братом ордена Святого Иоанна, сержант-майором и полковником, здесь также были барон де Сен-Морис, полковник от немецкой инфантерии, и дон Фернандо де Лухан виконт де Сен-Map — капитан стражи правителя Милана. Пожаловали дон Франциско де Салазар, сын графа Салазара, и дон Хуан Антонио Абурто
[164]
— оба блистательные капитаны кавалерии, а также маркиз де Рисбург, полковник от валлонской
[165]
инфантерии.
Прибыли полковник от немецкой инфантерии барон де Вик, граф д'Утрехт, маркиз Арпано, граф Эреди и полковник кавалерии дон Альфонсо Перез де Лос Риос. Герцога де Верагуа сопровождали рыцарь ордена Калатравы, капитан от инфантерии дон Луис де Аларкон и дон Хуан де Ватевилль, маркиз де Конфлан, а также полковник кавалерийских частей граф де Бассолен. Дополняли великолепный сонм многочисленные представители дворянства горных баскских провинций Испании — Наварры, Бискайи, Гипускоа и Араба
[166]
. По словам испанского хроникера, «знатные баски, наряду с дворянами и простолюдинами Франции добавили зрелищу еще больше пышности».
Все возглавляющие кавалерию принцы прибыли к церкви верхом и теперь, красуясь, гарцевали, восхищая всех талантом наездника и великолепием нарядов. Дон Карлос д'Эсте, маркиз де Бургомайн, выделялся особенно, поскольку носил орден рыцаря Золотого руна. Не менее яркой фигурой были Хениго де Беландия, рыцарь и командор ордена Святого Иоанна, и дон Педро д'Арагон, капитан бургундской стражи. Они напоминали Великих герцогов Запада
[167]
, которые, мечтая воскресить легендарное королевство Лотаря
[168]
, простиравшееся от севера до юга, ослепляли Европу великолепием и щедростью и находились в родстве как с Габсбургами, так и с королями Испании.
Орден Золотого руна представлял собой цепь из перемежающихся золотых звеньев в виде пластинок, на которых изображены золотые огнива, исторгающие языки пламени в форме буквы «В», что означало «Бургундия». К центральному звену цепи или же на широкую алую ленту подвешивали золотого барашка.
На паперти и у входа в церковь уже толкались охваченные волнением люди, одни протискивались внутрь, другие стояли в проходе, чтобы посмотреть, как в церковь будут входить король и инфанта, некоторые, напротив, пробирались к выходу, пытаясь отыскать знакомых.
Беспокойная толпа зевак разлучила Анжелику и Мадемуазель, к которой неожиданно подошли два гордых идальго, разыскивающих «родственницу месье Лене», и весьма почтительно проводили ее внутрь храма.
Ожидание затянулось.
Скучающие священники беседовали с француженками, и мадам де Моттвиль не раз ужаснулась речам, которые они вели, пользуясь царившим в храме полумраком.
«Perdone. Déjeme pasar»
[169]
, — неожиданно произнес по-испански чей-то хриплый голос позади Анжелики. Она оглянулась и, посмотрев вниз, увидела рядом престранное создание. Это была карлица с невероятно уродливым лицом, настолько маленькая и полная, что казалась квадратной. Ее пухленькая рука сжимала ошейник черной борзой. Следом шел карлик в яркой, как и у его спутницы, одежде, толстощекий, с хитрой физиономией, при виде которой каждому хотелось смеяться.
Толпа раздвинулась, пропуская маленьких людей и собаку.
— Это карлица инфанты и ее шут Томасини, — произнес кто-то. — Кажется, она забирает их с собой во Францию.
— И зачем ей эти уроды? Во Франции у нее найдутся другие поводы для смеха.
— Она утверждает, что только ее карлица умеет готовить шоколад с корицей.
Наконец, за Анжеликой пришел сам Лене. Анна Австрийская поручила заботу о Мадемуазель и ее свите поверенному принца Конде, с которым возобновила старую дружбу, связывавшую их еще до Фронды.
Дворцы испанского короля и его дочери находились недалеко от церкви, но, чтобы до нее добраться, пришлось бы несколько раз подниматься в гору. Так что Их Величества поехали в карете. Инфанта сидела по левую руку от отца.
Словно рябь по водной глади, по толпе пробежала волнительная дрожь предвкушения встречи с монаршей семьей, а когда король Испании вышел из кареты, то шепот восхищения перерос в рев обожания.
В честь важного события поля шляпы Филиппа IV удерживали две самые впечатляющие драгоценности из сокровищ короны: исключительно крупный бриллиант, названный «Зеркалом Португалии»
[170]
, и жемчужина, единственная в своем роде по форме, величине и перламутровому блеску — «Пелегрина»
[171]
.
Мадемуазель прошептала на ухо Анжелике:
— Это означает «Паломница» на испанском…
Филипп IV, бледный как смерть, шел по главному нефу. Хор пел «Те Deum».
Инфанта следовала за отцом одна, одетая в белое атласное платье с богатой вышивкой. Но «страж инфанты» так искажал ее фигуру, что французам не удавалось составить верное суждение о внешности своей будущей королевы. Ее главная камер-дама, графиня де Приего, несла шлейф этого внушительных размеров одеяния.
Король склонился перед алтарем «с неповторимым величием», как потом говорила Мадемуазель.
Их Католические Величества поднялись на возвышение, расположенное под главным сводом храма и застеленное роскошными турецкими коврами. Король и инфанта сели перед алтарем с Евангелием, а придворные дамы и фрейлины на некотором расстоянии от него.
