Анжелика с трудом сдержалась, чтобы не выскочить из комнаты, хлопнув дверью, но тут ей послышался с улицы плач Флоримона, и она взяла себя в руки.
— Ортанс, я не строю иллюзий. Ты, нежная и преданная сестра, выставляешь меня за дверь. Но со мной ребенок, которого нужно выкупать, переодеть, накормить. К тому же темнеет. Если я сейчас отправлюсь на поиски еще какого-нибудь прибежища, все кончится тем, что мы будем спать на улице. Прими нас на одну ночь.
— Даже одной ночи достаточно, чтобы подвергнуть опасности мой дом.
— Неужели у меня настолько скандальная репутация?
Мадам Фалло поджала свои и без того тонкие губы, и ее маленькие живые темные глаза засверкали.
— Твоя репутация небезупречна. А репутация твоего мужа попросту ужасна.
Анжелика не смогла удержаться от улыбки, до того драматически прозвучали эти слова.
— Уверяю тебя, мой муж — лучший из мужчин. Ты быстро поняла бы это, если бы вы были знакомы.
— Избави боже! Я бы умерла от ужаса. Если то, что мне рассказывали, — правда, то я не понимаю, как ты смогла провести столько лет под одной крышей с ним. Должно быть, тебя заколдовали.
И после секундного размышления добавила:
— По правде сказать, ты еще ребенком была предрасположена ко всем недостаткам и всякого рода порокам.
— Как ты любезна, дорогая! А вот ты в юности уже была предрасположена к злословию и жестокости.
— Час от часу не легче! Теперь меня оскорбляют в моем собственном доме!
— Но почему, почему ты мне не веришь? Я ведь говорю: то, что мой муж в Бастилии, — просто недоразумение.
— Если он в Бастилии, значит, правосудие существует.
— Если оно существует, его очень скоро освободят.
— Позвольте вмешаться, дамы, в ваш замечательный разговор о правосудии, — послышался сзади чей-то бас.
В комнату вошел мужчина. Ему, должно быть, было около тридцати, но он казался старше своих лет. В выражении его полного, чисто выбритого лица, обрамленного каштановыми завитками парика, было что-то от торжественности церковника. Голова чуть склонена набок, словно его профессия сформировала в нем привычку постоянно прислушиваться к исповеди собеседника. Костюм из черного сукна, удобный, немного топорщившийся у роговых пуговиц, чистые, но простые брыжи. Анжелика поняла, что видит перед собой зятя, королевского прокурора.
Она присела в реверансе, чтобы расположить его к себе. Он подошел и очень торжественно поцеловал ее в обе щеки, как и положено родственнику.
— Не сомневайтесь, мадам. Правосудие существует. И во имя его и из-за того, что оно существует, я принимаю вас в своем доме.
Ортанс подскочила, словно ошпаренная кипятком кошка.
— Гастон, да вы с ума сошли! Разве мыслимо так рисковать? С тех самых пор, как я вышла за вас замуж, вы непрестанно твердите мне, что ваша карьера для нас превыше всего и она зависит только от милости короля…
— И от правосудия, моя дорогая, — мягко, но решительно оборвал ее судья.
— Это не мешает вам уже который день опасаться появления моей сестры под нашей крышей. Признайтесь, учитывая то, что вам известно об аресте ее мужа, ее пребывание здесь может обернуться для нас катастрофой.
— Замолчите, мадам, вы заставляете меня жалеть о том, что я выдал, если можно так выразиться, профессиональную тайну. Вам известно, что я узнал об этом случайно.
Анжелика решила сыграть на самолюбии Фалло.
— Вам что-нибудь известно? Месье, будьте милосердны, расскажите мне! Я в полном неведении.
— Увы! Мадам, я не буду скрывать от вас правду ни за притворным молчанием, ни за словами утешения. Но я сразу признаюсь, что мне известно немного. Я видел только официальный документ Дворца правосудия — ордер на арест графа де Пейрака, и это повергло меня в изумление. Кроме того, я прошу вас, для вашего блага и для блага вашего мужа, не возлагать на сообщаемые мною сведения особых надежд, по крайней мере, пока я не сообщу вам о новом приказе. Впрочем, повторяю, этот документ не слишком ценен. Так вот, арест вашего мужа проведен на основании письма «третьей категории» — королевского указа о взятии под стражу без суда и следствия. Обвиняемый чиновник или дворянин должен добровольно и тайно последовать в сопровождении королевского комиссара
[216]
туда, куда ему укажет король. Что касается вашего супруга, то его сначала отвезли в Форт-Эвек, а оттуда, согласно приказу, скрепленному подписью Сегье
[217]
, — в Бастилию.
Сердце Анжелики готово было выпрыгнуть из груди от волнения и облегчения. Он говорил о Жоффрее как о человеке, которого перевозят из одного места в другое, которого бросают в тюрьму — но этим он возвращал его в мир живых. Жоффрей нашелся.
— Благодарю вас, месье, за то, что вы сообщили мне утешительные новости. Многие попадали в Бастилию и были освобождены тотчас же, как только удавалось доказать, что обвинения, выдвинутые против них, ложны.
— Вы не теряете головы и сохраняете спокойствие, — сказал Фалло, одобряюще кивая ей, — но мне не хотелось бы подавать вам ложную надежду, будто все уладится легко и само собой; мне также известно, что в реестре записей о заключении под стражу нет подписанного королем приказа об аресте графа, как нет и обвинения, выдвинутого вашему супругу.
— Несомненно, дело в том, что король не желает нанести оскорбление одному из своих верных подданных, не разобравшись, в чем дело. Он хочет оправдать его без лишнего шума…
— Или забыть.
— Как это — забыть? — повторила Анжелика, чувствуя, как по спине пробегает холодная дрожь.
— О многих заключенных уже забыли, — произнес мэтр Фалло, отводя глаза в сторону и глядя куда-то вдаль, — забыли так, словно они уже покоятся в могиле. Да, быть заключенным в Бастилии само по себе не бесчестье, там побывало немало принцев крови, и на их репутации это никоим образом не отразилось. Но я особенно подчеркиваю, что быть заключенным без имени, быть брошенным в тюрьму втайне — о, это серьезное дело.
Анжелика не могла произнести ни слова. Внезапно на нее обрушилась накопившаяся усталость, и желудок свело от голода. Или от страха?
Она посмотрела на прокурора с надеждой найти в нем союзника.
Головокружение, которое она всегда чувствовала при мысли о том, что с Жоффреем может случиться непоправимое, никак не оставляло ее.
— Вы были добры ко мне, месье, вы просветили меня. Скажите же, что я должна предпринять?
— Повторяю, мадам, то, что я делаю, я делаю не из доброты, а во имя справедливости. Во имя справедливости и правосудия я принимаю вас под крышей своего дома, а поскольку вы просите у меня совета, то я порекомендую вам юриста. Боюсь, что если я сам приму участие в этом деле, меня сочтут пристрастным и заинтересованным в нем из личных побуждений, хотя наши семьи виделись не так часто.
