Она без колебаний захватила окно в одной из комнат для прислуги и устроилась там вместе с подругами.
Мадам Скаррон протянула руку Анжелике и с улыбкой подвела ее к окну.
— Отсюда все отлично видно! — воскликнула Атенаис. — Глядите, внизу! Там ворота Сент-Антуан, через которые въедет король!
Анжелика тоже перегнулась через подоконник.
Кровь отхлынула от ее лица.
Под голубым, жарким летним небом она увидела не широкую дорогу, наводненную толпами людей, не ворота Сент-Антуан с триумфальной аркой из белого камня, украшенной гирляндами… Ей бросилась в глаза высящаяся справа темная масса огромной крепости.
Она тихо спросила у сестры:
— Что это за гигантская крепость у ворот Сент-Антуан?
— Бастилия, — выдохнула Ортанс, прижав к губам веер.
Анжелика не могла оторвать взгляд от Бастилии. Восемь донжонов, каждый из которых заканчивался сторожевой башней, слепые фасады, стены, опускные решетки, рвы — остров боли, затерянный в океане равнодушного города, закрытый мир, глухой к жизни. Даже сегодня до него не долетит веселый шум… Бастилия!
Блистательный король пройдет мимо жестокого стража своей власти.
Ни один звук не раздастся в вечном мраке тюремного существования, которое заключенные влачат долгие годы, а иногда всю жизнь.
Ожидание затягивалось. Наконец, нетерпеливые крики толпы возвестили о приближении процессии.
Из тени ворот Сент-Антуан появились первые ее участники — монахи четырех нищенствующих орденов. Это были францисканцы, якобинцы, августинцы и кармелиты с крестами и горящими свечами. Их черные, коричневые и белые рясы из грубой шерсти бросали вызов величию солнца, и оно, словно из мести, изливало весь свой свет на их выбритые розовые тонзуры.
За ними выступало белое духовенство, с крестами и хоругвями; священники были облачены в стихари и квадратные шапочки.
Затем шли городские гильдии, и на смену торжественному гулу колоколов и пению псалмов раздались веселые звуки труб.
Впереди ехал губернатор мессир де Бернонвиль в окружении личной стражи. За ним следовали три сотни городских лучников. Затем, верхом на гарцующей лошади, появился купеческий старшина с великолепным эскортом лакеев, одетых в зеленый бархат, следом за ними — городские советники, эшевены, квартальные офицеры, мастера и охрана гильдий торговцев тканями, специями, галантереей, пушниной, вином, золотыми и серебряными изделиями. Разодеты они были в бархатные костюмы всех цветов радуги.
Народ бурно приветствовал все Шесть Гильдий, представляющих всех коллег-торговцев.
Появление патрульных всадников, за которыми следовали охранники тюрьмы Шатле, так называемые «сержанты с розгами», и обоих лейтенантов по гражданским и уголовным делам парижане встретили куда более холодно.
Чернь молчала, узнав «мрачных» и «злых» мучителей, как их называли в народе.
В столь же неприязненном, холодном молчании по улице прошли королевский суд и королевские гильдии сборщиков податей, которые были символом ненавистных налогов.
Председатель королевского суда и королевские судьи были великолепны в длинных пунцовых накидках с горностаевой оторочкой, в черных бархатных судейских шапках, обшитых золотым галуном.
Вскоре пробило два часа пополудни. Маленькие облачка, появлявшиеся было в чистом синем небе, тут же таяли под жгучими лучами солнца. Толпа истекала потом, волнение нарастало. Шеи вытянуты, глаза устремлены к воротам: собравшиеся постепенно начинали впадать в транс.
Внезапно поднялся шум, означавший, что королева-мать появилась под балдахином на балконе отеля Бове. Она села рядом с вдовствующей королевой Англии и ее дочерью, принцессой Генриеттой. Это означало, что король и королева приблизились к городу.
Одним из самых ожидаемых зрелищ было шествие свиты кардинала, и толпа ликовала, предвкушая, как по улице проведут семьдесят два мула по три в ряд, украшенных белыми султанами и покрытых сверкающими попонами. За ними следовал конюший его высокопреосвященства с двадцатью четырьмя богато одетыми пажами, затем — двенадцать великолепных коней, покрытых попонами из темно-красного вышитого золотом и серебром бархата. Их вели двенадцать лакеев в ливреях. Затем, как называли зрители, «гвоздь программы» — одиннадцать карет, запряженных шестерками лошадей, также в попонах из дорогих тканей. И наконец, долгожданное завершение — карета его высокопреосвященства.
Перед отелем Бове, на повороте, еще звучали колокольчики мулов и стук их копыт, и этот шум сливался с гулом толпы, с овациями и восхищенными возгласами.
Приблизилась карета его высокопреосвященства, кардинала, который столько лет держал в своих руках судьбы Франции и всей Европы. В нее была впряжена восьмерка лошадей, однако эта карета была самой маленькой из только что проехавших и… она была пуста. Овации взорвались с новой силой. Последняя шутка хитрого итальянца, которого когда-то та же самая толпа принимала с неохотой и даже ненавистью. Сейчас она аплодировала символу того, кто был так необходим, благодаря стратегическому таланту которого был заключен Вестфальский мирный договор
[234]
и Европу наконец удалось вытащить из пучины Тридцатилетней войны, тому, который благодаря Пиренейскому договору принес стране мир со старинным врагом Франции — Испанией. Народ почувствовал, что кардинал решил избежать утомительного шествия, а также пожелал продемонстрировать свое могущество, не показывая при этом своего лица.
Должно быть, он появится на одном из трех балконов отеля де Бове? На каком же? На том, где находится королева-мать, «с которой он разделил торжество этого дня, положившего конец тяжелой борьбе за спасение малолетнего короля и его королевства»?
Однако он предпочел появиться, скрыв румянами следы болезни и страданий, на другом балконе, ближе к узкому фасаду.
Рядом с ним стоял только суровый, одетый в темное, как положено гугеноту, вояка виконт де Тюренн де ла Тур д'Овернь, разделивший с кардиналом его победы.
Овации не умолкали.
В глубине души французы были признательны ему за то, что он спас их от безумия, не дав изгнать своего короля, которого они ждали теперь с таким восхищением и благоговением.
Появились дворяне из свиты Людовика XIV.
Теперь Анжелика узнала многих. Она показала своим соседкам маркиза д'Юмьера и графа Лозена, выступающих во главе сотни вооруженных дворян. Лозен, известный своим легкомыслием, непринужденно расточал дамам воздушные поцелуи. Толпа отзывалась на это радостным смехом.
Как же они любили сейчас этих молодых дворян, отважных и блестящих! Забыты были их расточительность, высокомерие, ссоры и безобразные выходки в тавернах. Помнили только их отважные и галантные поступки. В толпе выкрикивали их имена: Сент-Эньян, облаченный в парчовый наряд, самый красивый и статный; де Гиш, прекрасный южанин, верхом на горячем жеребце, чьи неожиданные скачки заставляли переливаться драгоценные камни, украшавшие всадника; Бриенн и его три яруса перьев на шляпе, которые порхали вокруг него, как сказочные розово-белые птицы.
