Историк вспомнил видения капрала Листа о древних войнах. Теперь явь показывала ему последствия этих войн. Разрушенные временем каменные надгробия. Некоторые из них были украшены прихотливой каменной резьбой. Они высились, словно пальцы каменной руки. Сколько костей было погребено под каждым из таких «пальцев»?
«Когда отгремели войны, оставшиеся в живых принесли сюда тела своих погибших товарищей, сделав лес их вечным домом. Их недаром называли неумершими. Души тлан-имасов не могли пройти через врата Клобука; они не могли покинуть темницы, где томились их иссохшая плоть и кости. Даже само погребение условно, ибо их останки по-прежнему глядят друг на друга и на редких смертных путников, которых заносит в Ватарский лес».
Видения капрала Листа были слишком яркими и живыми; они погружали несчастного парня в такие глубины, куда лучше не спускаться. Получаемые знания отнимали силы не меньше, чем сражения.
«Как странно устроена человеческая природа. Я знаю, что рассказ о новых видениях будет еще одним свидетельством зверств и ужасов былых времен. Разве нам мало собственных? И тем не менее я жажду услышать каждый новый его рассказ».
По пути стали попадаться нагромождения валунов, увенчанные каменными черепами. Лист объяснил историку, что валунами отмечены не только места погребений, но и места сражений, когда преследуемые джагаты вдруг останавливались и остервенело бились с тлан-имасскими кланами.
Под вечер дорога опять начала подниматься вверх и вывела их на каменную равнину, где известняк уступил место красноватому граниту. Вместо валунных нагромождений появились спирали, эллипсы и коридоры из валунов. Там, где они проходили, деревьев не было. Кедры как-то незаметно сменились соснами. Окаменевших деревьев стало меньше.
Дюкр и Лист двигались в последней трети «собачьей упряжки». Сзади раненых прикрывала заметно поредевшая пехота. Едва только последняя повозка, а также немногочисленный уцелевший скот достигли равнины, часть солдат сразу же рассыпалась по возвышениям и влезла на деревья, заняв наблюдательные и оборонительные позиции.
Лист остановил повозку, подпер калабашками ее колеса и посмотрел воспаленными глазами на Дюкра.
— Неплохой обзор, — сказал историк.
— С такой высоты всегда бывает неплохой обзор, — ответил капрал. — Если мы пройдем к началу колонны, то увидим первых.
— Каких первых? — не понял Дюкр.
Капрал побледнел. Должно быть, на него опять нахлынули картины далекого прошлого, видимые иными, нечеловеческими глазами. Потом он вздрогнул и вытер вспотевшее лицо.
— Я вам покажу.
Дюкр молча пошел за ним.
До ватарского побоища устройство лагеря всегда происходило довольно оживленно и шумно. Сейчас солдаты и беженцы двигались, словно деревянные куклы. Никто не ставил шатров; люди просто разворачивали подстилки, устраиваясь прямо на камнях. Историк вспомнил, как прежде взрослым приходилось одергивать расшалившихся детей. Нынче дети сидели по-старчески неподвижно, опустив головы.
Таким же был и лагерь виканцев. Всех, кто пережил ватарскую переправу, не отпускали мысленные картины недавних ужасов. Они сопровождали каждое движение, каждый взмах руки или поворот головы.
Казалось, у выживших отмерли все чувства. Но одно осталось: гнев. Злость. Горячая. Упрятанная очень глубоко. Это было последнее, что давало им силы жить.
«Так мы и живем, потеряв счет дням. Мы воюем на два фронта: с внешним противником и внутри самих себя. И на обоих фронтах мы бьемся яростно и решительно. Похоже, не один Лулль — мы все попали в мир бессвязных мыслей».
Лист привел историка туда, где стояли Кольтен, Балт и капитан Лулль. Перед ними ломаной линией выстроились уцелевшие саперы.
— Хорошо, что пришел, историк. Ты должен был это увидеть, — сказал Дюкру Кольтен.
— Я что-то пропустил?
— Пока еще ничего, — улыбнулся Балт. — Нам удалось решить чрезвычайно трудную задачу — собрать всех саперов вместе. Наверное, им было проще воевать с Камистом Рело. Там они чувствовали себя увереннее. А здесь… посмотри: они все время озираются по сторонам, как будто ждут засады или чего похуже.
— А вдруг?
Впервые за эти дни Дюкру захотелось улыбнуться. Улыбка Балта стала еще шире.
— Все может быть.
Кольтен вышел вперед.
— Я знаю: вы не больно-то цените награды за храбрость и прочие знаки отличия. Но что еще у меня остается? Сегодня ко мне приходили трое предводителей кланов, и каждый предлагал принять вас в свой клан. Возможно, вы не знаете, что стоит за таким редчайшим предложением… Впрочем, по вашим лицам вижу, что знаете. Я ответил им от вашего имени, поскольку знаю малазанских саперов лучше, чем большинство виканцев, включая и предводителей. После этого они забрали свои предложения назад.
Кольтен умолк, оглядывая саперов.
— Но я хочу, чтобы вы знали: этими предложениями они показали, насколько уважают и ценят вас.
«Ах, Кольтен! Даже ты недостаточно понимаешь саперов. Тебе их хмурые взгляды кажутся выражением недовольства и даже презрения. А ты когда-нибудь видел этих людей улыбающимися?»
— Но я обязан соблюсти традиции малазанской армии. Думаю, здесь вы возражать не станете. Когда мы переправлялись через Ватар, нашлось достаточно очевидцев ваших поступков. Я говорю не только о тех, кто сейчас стоит здесь, но и о ваших погибших товарищах. Мы сплели обрывки воспоминаний и составили более или менее целостную картину. Не побоюсь сказать: без того, что вы сделали, мы бы, скорее всего, проиграли сражение. А вам повезло, что среди вас нашелся солдат, взявший на себя обязанности командира. Его неоднократно видели в разных местах, и всегда он действовал спокойно и толково.
Саперы стояли, не шевелясь. Их лица стали еще мрачнее и даже свирепее.
Кольтен остановился перед одним из саперов. Дюкр хорошо помнил этого солдата: коренастого, полноватого, лысого. Лицо сапера было на редкость уродливым; глаза поблескивали узенькими щелочками, а сплющенный нос отличался какой-то диковинной крючковатостью. Его не смущало, что на нем надеты куски (именно куски) доспехов, снятых с убитого мятежника. Шлем, болтающийся на поясе, украсил бы собой даруджи-станскую лавку древностей. На поясе сапера висел и другой предмет, назначения которого Дюкр долго не мог понять, но потом догадался: это были остатки бронзового щита. На плече у него болтался закопченный арбалет, густо оплетенный ветками и прутьями. Издали могло показаться, что сапер таскает с собой куст.
— Пришло время повысить тебя в звании, — сказал саперу Кольтен. — Отныне, солдат, ты — сержант.
Новоиспеченный сержант не проронил ни звука, только еще сильнее сощурился.
— Вообще-то не мешало бы отсалютовать, — пробурчал Балт.
Другой сапер откашлялся и беспокойно покрутил себе ус.
Капитан Лулль это заметил.
