Босс опускается на карниз, выходит из люльки, снимает с себя страховку. Он смотрит на взрывную машинку, которая все еще стоит между ног Паха Сапы.
— Я знал, что ты этого не сделаешь. Где ты запрятал ящики с динамитом?
Держа правую руку на плунжере, Паха Сапа показывает на разные ниши выше и ниже голов.
Борглум покачивает головой — на нем широкополая шляпа, а на шее все еще красный платок — и садится на карниз, упираясь одной мощной рукой в колено.
Паха Сапе приходится преодолеть пустоту внутри себя, чтобы заговорить.
— И давно вы знали, что я собираюсь сделать это?
Борглум показывает свои желтые от никотина зубы.
— Неужели ты не понял? Я всегда знал, что ты собираешься сделать, Паха Сапа. Но я всегда знал, что ты этого не сделаешь.
Это утверждение кажется бессмысленным, и Паха Сапа недоумевает, откуда боссу известно его, Паха Сапы, настоящее имя. Взрывная машинка все еще полностью заряжена. Плунжер все еще поднят.
— Паха Сапа, ты помнишь, как мы познакомились на хоумстейкской шахте? Наше рукопожатие?
— Конечно.
Голос у Паха Сапы слабый, без выражения, голос потерпевшего поражение, каким он себя и чувствует.
— Ты так дьявольски самоуверен, старик, Черные Холмы. Думаешь, что ты единственный человек в мире, наделенный этим даром. Это не так. Ты воспринял фрагменты из моего прошлого, когда мы пожали друг другу руки в тот день… я почувствовал, как они перетекли в тебя… но я тоже узнал кое-что о твоем прошлом и будущем. И увидел сегодняшний день так же ясно, как и твое деяние славы с Кастером или лицо твоего тункашилы.
Паха Сапа смотрит на Борглума, моргает и пытается понять его, но не может. Борглум смеется, но не жестоко, не как победитель. Усталый, но до странности удовлетворенный звук.
— Знаешь, Паха Сапа, тот доктор, к которому ты потихоньку ездил в Каспер, он настоящий шарлатан. Это все знают. Ты должен обратиться к моему доктору в Чикаго.
Паха Сапа не находит что ответить. Борглум смотрит на Вашингтона, потом — на Джефферсона, потом на поле белого гранита, которое станет Тедди Рузвельтом.
— Пожалуй, на президента это произвело впечатление. Теперь мне нужно обратиться в Службу национальных парков и попросить еще сто тысяч долларов, чтобы я мог все закончить. Они думают, я их обманываю, когда говорю, что смогу все закончить за сто тысяч, и они правы… но это даст нам возможность продолжать.
Борглум вытягивает шею в красном платке, чтобы посмотреть на возвышающегося над ними Авраама Линкольна.
— А еще в тот день в шахте я увидел, что в сорок первом году я… ну, посмотрим, сбудется ли это. Во все остальное я поверил, но в это я верить не обязан, если мне не хочется. Ну что, может, мы уже отключим эти чертовы контактные провода?
Паха Сапа молчит, пока Борглум отсоединяет провода от клемм взрывной машинки. Босс отбрасывает выкрашенные серой краской провода, а потом осторожно ставит вторую машинку рядом с первой. Паха Сапа на его месте швырнул бы эту штуковину вниз, но взрывные машинки дороги, а Борглум, когда может, считает каждый цент. Не своих личных денег, а отпущенных на проект Рашмор.
Когда машинка отсоединена, Паха Сапа наконец обретает способность говорить.
— Полиция уже приехала, мистер Борглум? Ждет внизу?
Борглум смотрит на него.
— Паха Сапа, ты знаешь, что тут нет никакой полиции. Но мне нужно, чтобы ты показал моему сыну, где расположены все ящики с динамитом. Их можно использовать в работе?
— Большинство — да. У меня есть еще несколько ящиков в сарае рядом с домом. Они похуже будут. Кто-нибудь должен их проверить, а потом избавиться от них.
Борглум кивает. Он вытаскивает из кармана второй красный платок, поменьше, и отирает пот со лба.
— Да, Линкольн и с ними разберется. Мы проверим шашки в этих ящиках и пока уложим их в сарай со взрывчаткой. Ты не хочешь взять небольшой отпуск… уехать ненадолго?
Паха Сапа ничего не понимает.
— И вы меня отпустите?
Борглум пожимает плечами. Паха Сапа не в первый раз отмечает, как сильны руки, предплечья — и личность скульптора.
— У нас свободная страна. Тебе давно положен настоящий отпуск. У меня ребята будут работать на голове Линкольна весь сентябрь, а в октябре начнем всерьез бурить соты под Тедди Рузвельта. Но когда ты вернешься, у меня будет для тебя работа.
— Вы шутите.
Судя по ухмылке и взгляду Борглума, он вовсе не шутит.
— Я думаю, тебе, старик, больше не стоит работать взрывником, хотя я знаю, что даже если оставлю тебя на этой работе, то все будет в порядке. Я подумал, может, тебе стоит вместе с Линкольном руководить буровыми работами и грубой зачисткой на голове ТР, а потом со второй бригадой всерьез приступить к работам в Зале славы и на антаблементе. Мы с тобой поговорим об этом, когда ты вернешься из отпуска.
После этого они встают, чувствуя себя свободно на узком карнизе, где их ничто не отделяет от пропасти в двести футов, кроме их опыта и чувства равновесия. Долгий августовский день соскальзывает в золотой вечер, который — неожиданно, резко, необъяснимо — становится больше похож на вечер благодатной осенней поры, чем знойного лета, без конца испытывавшего их на прочность.
Борглум усаживается в люльку, закрепляет на себе ремни безопасности, и Паха Сапа видит, как на почти невидимом тросике спускается вторая люлька — для него.
24 На Сочной Траве
Сентябрь 1936 г.
Паха Сапа загрузил коляску и готов отправиться в путь на рассвете, но еще раньше появляется Линкольн Борглум с бригадой — проверить остатки динамита и перевезти его куда-нибудь в другое место. Молодой Борглум в курсе того, что происходит, и вид у него смущенный, чуть ли не извиняющийся, но взрывники — Клайд («Прыщ») Дентон, Альфред Берг, Ред Андерсон, Хауди Петерсон, Громила Пейн и другие ребята, что выносят ящики к стоящему здесь же грузовику, просто недоумевают.
Вопрос ему задает Ред:
— Ты куда едешь, Билли?
Паха Сапа говорит правду:
— Домой.
Он вырыл банку из-под кофе у себя на заднем дворе, и теперь у него в коляске все его оставшиеся деньги. Еще он загрузил все, что может ему понадобиться на остаток жизни: немного еды, смену одежды, большую, не по размеру, куртку Роберта, оставшуюся, когда сын ушел в армию, заряженный кольт.
Линкольн Борглум протягивает ему руку, и хотя Паха Сапа смущается, но не видит оснований, чтобы не протянуть свою. Потом он заводит мотоцикл и съезжает по склону на дорогу, идущую через Кистон.
Сначала он останавливается у кузницы, чтобы залить под завязку бензина в бак. И одноглазый болтливый Джин Тернболл, суетясь вокруг него, говорит:
