Паха Сапе нечего ответить на это. Он вспоминает те десятилетия, когда сам работал на пожирателей жирных кусков. Он думает о дерзкой, честолюбивой, непримиримой энергии, которую излучает, вдыхает и выдыхает Гутцон Борглум. И о том, что такими качествами больше не обладает ни один из его соплеменников, включая и его самого.
«Когда Митчелл и Фицпатрик
[133]
созвали вождей в Форт-Ларами на те первые переговоры в восемьсот пятьдесят первом, им пришлось разбираться с шайенна, убившими и скальпировавшими двух шошонов, которым сами же шайенна гарантировали безопасный проход на тот совет…»
Голос призрака долбит мозг Паха Сапы, словно бур с паровым приводом, — такой звук Паха Сапа слышал чуть не каждый день в последние пять лет своей жизни.
«И когда Митчелл помог уладить это дело, убедил шайенна принести извинения и заплатить шошонам выкуп крови ножами, одеялами, табаком и цветной материей — всем тем, что получили шайенна от бледнолицых в качестве взяток всего несколькими неделями ранее, — шайенна не сдержались и снова оскорбили шошонов на праздновании мирного договора, подав им вареную собаку».
Паха Сапа не может сдержать улыбку.
— Да-да, шошонам никогда не нравился вкус собачьего мяса.
«Но тебе-то он нравился, верно, мой друг?»
Паха Сапа хорошо помнит трапезы времен своего детства, помнит радость, с какой он и другие мальчишки вылавливали из общего котла собачью голову. Это считалось деликатесом. От одного только воспоминания у него начинается слюноотделение.
«Как ты, Паха Сапа, в последнее время в Кистоне не воровал соседских щенков себе на стол?»
— Чего ты добиваешься, Длинный Волос? Хочешь меня разозлить?
«Да зачем мне это надо? А что ты сделаешь, если я и в самом деле пытаюсь тебя спровоцировать, — пристрелишь меня? Кстати, а почему именно Литл-Биг-Хорн? Почему не здесь? Чем одна монтанская речушка или ручеек хуже другого? А так хоть мотоцикл не пропадет даром. Мне старый мистер Странная Сова кажется неплохим парнем… ну, я имею в виду для шайенна он вовсе не плох. Этот жадный старый койот, возможно, был там, на Литл-Биг-Хорне, жадным молодым койотом, сражался бок о бок с твоей родней и мародерствовал, грабя искалеченные тела моих братьев в тот день, когда все вы убили меня».
Паха Сапа понимает, что призрак пытается его разозлить. Он понятия не имеет, зачем это нужно Длинному Волосу.
Голос призрака звучит снова.
«У меня вопрос к тебе, мистер Черные Холмы. Почему вы, самопровозглашенные вольные люди природы, окруженные другими, теми, кто для вас и не люди вовсе, не уничтожили — или не попытались уничтожить — нез персе, или плоскоголовых, или ютов, или равнинных кри, или пикани, или банноков, или черноногих?»
— Все другие находились слишком далеко или слишком высоко в горах, — хотя мы и пытались уничтожить кое-кого из них, — но черноногие очень крепкий орешек. Они ужасный народ, Длинный Волос. Они убивали просто ради того, чтобы взять твои зубы для игры, кидали их на одеяло, как игральные кости, а женщины отрезали тебе се и вешали на шест своего вигвама, как детскую игрушку.
Призрак снова смеется.
Паха Сапа возвращается на свою стоянку, складывает высохший брезент, закрывает саквояж и идет в городишко Басби.
В полночь он уже в пути.
Бедняга Томми Считает Ворон, которого мистер Странная Сова отрядил сидеть в мастерской и смотреть, чтобы Паха Сапа не украл чего-нибудь, в десять часов уснул. Паха Сапа проверил, все ли инструменты он вернул на место, и, оставив парня спать, отвел мотоцикл футов на сто по дороге, а потом кик-стартером завел двигатель.
Фара на мотоциклах в 1916 году была новинкой, и Паха Сапа так и не установил штатную на машину Роберта. Луч фары в лучшем случае мигающий и не очень яркий. Двигаясь в эту ночь по дороге на запад, он бы вообще выключил фару и ехал бы в лунном свете, вот только плотная туча затянула небо, и свет луны стал слишком слаб — ехать при нем тяжело. Но света все же хватает, чтобы Паха Сапа видел: дома кроу по обе стороны дороги — жалкие развалюхи… впрочем, они не отличаются от большинства жалких развалюх, что он видел в резервации северных шайенна или, если уж откровенно, то и в Пайн-Ридже, и в других резервациях сиу в Южной Дакоте.
— Длинный Волос? Генерал? Ты еще здесь?
«Можешь называть меня полковником. Чего тебе надо? Хочешь рассказать мне, в каких жалких развалюхах здесь живут кроу?»
— Нет, я хотел объяснить, почему я не опустил плунжер взрывной машинки на горе Рашмор. Но развалюхи и в самом деле навели меня на эту мысль.
«Я знаю, почему ты не опустил плунжер на горе Рашмор, Паха Сапа. Ты струсил. Но может, у тебя есть другое объяснение?»
— Кладбище в Пайн-Риджской резервации… то, что у церкви и школы епископальной миссии. Кладбище, на котором похоронены Рейн и ее отец.
Призрак молчит. Отремонтированный двигатель «харлей-дэвидсона» ровно урчит — это единственный звук, раздающийся в ночи. Довольно прохладно, и Паха Сапа надел длиннополую кожаную куртку, которую оставил ему Роберт.
Паха Сапа взвешивает, не прекратить ли ему разговор: неблагодарный призрак не заслуживает общения, а уж тем более объяснения, — но спустя какое-то время продолжает:
— Время от времени мальчишки… а я думаю, что и взрослые… из резервации проникают по ночам на кладбище и делают там всякие гадости. Большинство крестов и надгробий были сделаны, конечно, из дерева, поэтому вандалы просто разбивали их, но несколько более крупных надгробий — например, преподобного де Плашетта — были из камня, и вандалы брали ломы и кувалды и крушили, что могли, а что не могли разбить — переворачивали.
У призрака усталый голос.
«Ты же не хочешь стать еще одним кладбищенским вандалом?»
— Когда я услышал, как Борглум и президент говорят, что головы на горе Рашмор простоят сто тысяч лет, то я представил себе, что столько же лет там валяются обломки этих голов. Каждая культура чтит своих мертвых вождей — тебя чтят в том месте, куда мы едем. Мысль о том, что я сродни тем вандалам, которые приходят на кладбище из глупости, разочарования и жажды разрушить воспоминания других людей, потому что сами ничего толком не могут создать… мне это показалось неправильным.
«Очень благородно, Паха Сапа. Значит, тебе предпочтительнее не быть вандалом и позволить каменным гигантам вазичу стоять на твоих священных Паха-сапа и над прерией».
— Твои каменные гиганты вазичу уже поднялись и сделали с нами то, что сделали, Длинный Волос. Если бы я разрушил дело жизни Борглума, это ничего бы не изменило. Ты посмотри по сторонам.
Луч фары мигал и приплясывал, мало что освещая. Но в рассеянном свете луны были видны лачуги, где утоптанная земля заменяла передние дворики, скопление сараюшек — сообщества людей, грязь — высокую траву прерии.
