Она прикладывает ладони к щекам.
— Я была так рада, что нашла вас, мой дорогой мистер Вялый Конь. Все болтаю и болтаю… как вы это говорите? Как с цепи сорвалась? Извините, бога ради, что забыла представить… Флора, детка, и ты тоже извини.
Она быстро говорит что-то по-французски или бельгийски молчащей молодой женщине с такими знакомыми карими глазами, потом снова поворачивается к ошарашенному, онемевшему Паха Сапе.
— Мсье Вялый Конь, позвольте вам представить мою дочь, мою и Роберта, вашу внучку, мадемуазель Флору Далан де Плашетт. Ее жених остался в Брюсселе, чтобы помочь отцу свернуть бизнес, но уже в следующем месяце они присоединятся к нам…
Но молодая женщина протянула руку, и, когда Паха Сапа смотрит на эту руку, все звуки в его голове затихают. Размер, форма, длина и хрупкость бледных пальцев… и даже немного обкусанные ногти… все это так знакомо Паха Сапе, что отзывается болью в его стариковском сердце.
Он берет ее руку, ту самую руку, ЕЕ руку в свою.
И тут пуля словно все же вылетает из ствола его револьвера.
В его мозгу взрывается яркий свет. Это последняя ослепляющая вспышка, жуткое ощущение, будто все границы исчезают, потоки устремляются внутрь и наружу, невероятное цунами шума, в котором тонут все мысли и ощущения, и он падает вперед, вперед на удивленных женщин… падает… падает… падает… перестает быть.
25
Он слышит хлопанье вороновых крыл и чувствует, как когти одного из воронов вонзаются в его наги, в «я» его души, и уносят это «я» и то, что осталось от него, от Паха Сапы, вверх, как ему кажется, прочь от земли, поросшей высокой травой.
Первая реакция духа Паха Сапы — гнев. Он понимает, что пришел к мысли, будто после смерти нет никакого существования, а теперь получает подтверждение тому, что это существование есть, потому что ворон и его напарник поднимаются все выше и выше, держа в своих когтях наги Паха Сапы, он летит к облакам и небесам, к Млечному Пути, где теперь вечно будет бродить дух Паха Сапы… он понимает, что не хочет этого, не хочет даже воссоединяться со своими предками на Млечном Пути. Он хочет остаться на земле в высокой траве и разговаривать с женщиной, которая говорит, что она его невестка, жена его потерянного сына, разговаривать с молодой женщиной, которая настолько похожа на его дорогую Рейн, что при виде ее сердце у него защемило так, будто его пронзили боевой стрелой.
Паха Сапа вдруг понимает, что может видеть, но не своими глазами. Его несет ворон, и он, Паха Сапа, и есть этот ворон.
Это какое-то новое, пугающее ощущение. Паха Сапа и раньше совершал волшебные полеты, но они всегда ограничивались только подъемом (он поднимался, словно воздушный шарик, — мальчик, широко раскинувший руки, в гигантской ладони одного из шести пращуров, он всплывал в волшебном вагончике на великолепном колесе мистера Ферриса), а от этого полета с хлопаньем крыльев, стремительными рывками, движением вперед сквозь толщу воздуха у него захватывает дух.
Ворон смотрит вниз, и Паха Сапа видит внизу поле сражения, которое становится все меньше и меньше. Белый «пирс-эрроу» похож на крохотную белую косточку, лежащую в траве.
Он бы хотел получше разглядеть «пирс-эрроу» 1928 года, может, даже прокатиться в нем. Летя по небесам к своей потусторонней жизни, Паха Сапа думает, что, наверное, бельгийская семья его невестки очень богата, если может позволить себе такой автомобиль.
Ворон смотрит налево, и Паха Сапа видит там другого ворона, перья у него такие черные, что, кажется, поглощают солнечный свет, он легко машет крыльями. Глаза другого ворона ничуть не похожи на человеческие — они абсолютно круглые, окружены небольшими белыми жемчужинками мышц, которые напоминают Паха Сапе синткалу ваксус, священные камни из ручья, которые он выискивал для своей парилки во время ханблецеи, и круглые вороновы глаза имеют нечеловеческий янтарный цвет, такие глаза бывают у хищников, это скорее волчьи глаза, чем человечьи. Но за этим бесчувственным вороновым глазом вспыхивает еще один: Паха Сапа замечает бездонную глубину ярких глаз Длинного Волоса — тех самых голубых глаз, в которые юный Паха Сапа заглянул шестьдесят лет назад в момент смерти Кастера. Значит, наги, «я» духа Длинного Волоса тоже возносится вверх.
Паха Сапа хочет закричать ворону, который несет Кастера: «Я же тебе говорил, что ты — призрак», но у «я» его духа нет голоса.
И все же голубые человеческие глаза за круглыми вороновыми, кажется, подмигивают Паха Сапе — последнее недоуменное прости, и этот ворон меняет направление полета и устремляется на север, а Паха Сапа продолжает лететь на восток и немного на юг. Какова бы ни была судьба Длинного Волоса, после того как ему позволено наконец умереть по-настоящему, — а Паха Сапа может только надеяться, что эта судьба включает и Либби, — она принадлежит далеким пределам, и Паха Сапе не суждено узнать про нее.
Ворон Паха Сапы все набирает, и набирает, и набирает высоту, пока горизонт не закругляется вниз по обеим сторонам и голубое небо здесь и над тучами не становится почти что черным. Появляются звезды.
И теперь ворон прекращает подъем. Они не летят на Млечный Путь. Пока еще не летят.
Ворон смотрит вниз, и Паха Сапа, ничуть не удивившись, видит Черные холмы, которые темнеют в окружающем их красноватом скальном кольце сердечной мышцы — крохотный островок в бесконечном океане побуревшей к осени травы. Вамакаогнака э’кантге — суть всего сущего.
Он вдруг с удивлением видит, что ворон начинает опускаться.
И продолжает удивляться, потому что вдруг оказывается, что Черные холмы снова окружены великим морем, и земли под водой не видно. Он спрашивает себя: не ждет ли его наказание — не предстоит ли ему еще раз увидеть, как каменные гиганты вазичу поднимаются из Черных холмов, уничтожая на своем пути бизонов и образ жизни его народа?
Нет.
Никаких голосов в его голове, шесть пращуров на сей раз не говорят с ним, но внезапно он понимает, что это огромное пространство воды, которое он видит в свете ярких лучей Вакана Танки, — это прилив времени.
Ворон складывает крылья и устремляется вниз, становясь в грациозной безжалостности древнего движения совершенным хищником, падающим на свою еще невидимую, но уже обреченную, не имеющую ни одного шанса и, безусловно, пропащую жертву, но потом пикирующий ворон со все еще сложенными, прижатыми к черной как смоль спине крыльями, не моргнув глазом, уходит сначала клювом, а потом и всем телом в воды прилива времени. Вода адски холодна.
Через мгновение вода исчезает. Небеса безоблачны и голубы. Ворон летит ровно и устойчиво на высоте около тысячи футов над землей. Но теперь все… иное.
Впереди слева Паха Сапа видит Мато-паху, Медвежью горку, но у горки теперь другой вид. Такие горки называются — он вспоминает высокий радостный голос сына — лакколит: интрузия вулканической породы, обнажившейся из-под более ранних осадочных слоев, подвергшихся эрозии. Это интрузия магмы, внедренной в более холодную земную кору во время эоценового периода. Паха Сапа понятия не имеет, когда был эоценовый период, но он точно помнит: Роберт ему говорил, что у Медвежьей горки та же геологическая история, что и у Башни дьявола в Вайоминге и у самих Черных холмов.
