Внезапно, ощущая приступ тошноты, он понимает и то, что не сможет выполнить свою миссию.
Долгие месяцы, годы планировал он последний взрыв — тот, который снесет головы, но все вдруг пошло прахом. У него нет ни сил, ни времени. Когда ему нужна сила, боги забирают ее у него.
Борглум бормочет что-то о будущих взрывах на площадке ТР, а Паха Сапа взвешивает имеющиеся у него варианты.
Он собирался работать всю ночь, приготовить и перевезти двадцать ящиков старого, неустойчивого динамита, которые он припас у себя в сарае в Кистоне. Потом перепрятать этот динамит где-то здесь на площадке.
Но где? Он прочесал Доан-маунтинг и все другие места. Он не может разместить столько ящиков со взрывчаткой на горе и продержать их здесь два дня — их наверняка обнаружат. Завтра пятьдесят человек будут отбывать здесь неоплачиваемое сверхурочное время, субботу, вешать громадный флаг на лицо Джефферсона, бурить, заканчивать что-то в последнюю минуту, работать вместе с Паха Сапой, готовя демонстрационные взрывы к воскресенью.
Нет, ящики нужно перевести сюда сегодня, в вечер пятницы, и спрятать так, чтобы они оставались незаметными до вечера субботы, когда — если силы вернутся к нему — Паха Сапа поднимет динамит на гору к головам и спрячет там, как планировал, снарядит детонаторами, подведет к ним провода, подключит к взрывным машинкам, чтобы произвести окончательный взрыв в воскресенье на глазах президента Соединенных Штатов, репортеров, перед кинокамерами.
Но он не нашел места, где можно было бы спрятать ящики. Охраны как таковой тут, на строительной площадке, нет, но в нескольких домиках на Доан-маунтинг живут люди, включая Борглума и его семью. Любой приезд машины посреди ночи или запуск оборудования немедленно заметят. И начнут выяснять, что происходит.
И потом, здесь просто нет места, где можно было бы спрятать двадцать ящиков динамита. Паха Сапа рассматривал различные сараи, использовавшиеся как склады, включая и ту громадину, где находятся доставленные, но так никогда и не использовавшиеся двигатели с подводной лодки, которые теперь ржавеют там, но это место слишком близко к дому, где живут Борглум и его сын.
Борглум продолжает говорить без умолку.
Паха Сапа пододвигается ближе к нему и потихоньку поднимает защелку, фиксирующую дверь клети, пытаясь прикрыть это движение своим телом. Теперь они оба опираются на эту дверь.
Паха Сапа знает, насколько силен Гутцон Борглум: сила мощных рук и тела скульптора может сравниться разве что с силой его личности. Паха Сапа знает, что сейчас он слаб и не сможет ни в борьбе, ни в кулачном бою победить этого вазикуна, который всегда начеку, но тут ему нужно только распахнуть дверь левой рукой и броситься на Борглума, отправляя себя и скульптора в неожиданную пустоту, где только что была дверь и четвертая стенка клети.
Паха Сапа напрягает мускулы. Он жалеет, что так и не сочинил своей песни смерти. Сильно Хромает был прав, когда говорил, что только самоуверенные люди откладывают такое важное дело на потом. Он не мог громко пропеть ее сейчас, но мог бы пропеть ее молча, когда бросится на Борглума и клубок их тел, молотя руками и ногами, полетит вниз до самого усеянного серым камнем поля.
«Станет ли Борглум браниться и драться? — спрашивает себя Паха Сапа. — Закричу ли я против воли?»
Он медлит. На высекание голов уйдет еще неизвестно сколько времени. Паха Сапа знает, что Борглум не предполагает когда-либо закончить мемориальный комплекс Рашмор; он думает, что будет работать здесь еще лет двадцать, двадцать пять, тридцать, всю оставшуюся жизнь. Но даже с дополнением антаблемента (этот проект пока преследуют неудачи) и Зала славы в каньоне за памятником, по объему работ не уступающих созданию самих четырех голов, Паха Сапа знает: Борглум считает, что работы в основном будут закончены еще до конца 1940-х.
Сможет ли его сын Линкольн завершить проект? Паха Сапа знает Линкольна и восхищается им — тот не похож на отца во всем, кроме отваги и решимости, а потому эта задача ему вполне по плечу. Если Служба парков
[72]
не остановит проект по какой-либо непредвиденной причине. Если не кончатся федеральные деньги.
Но деньги продолжали поступать — пусть и с перерывами — даже в самые тяжелые годы депрессии. Текущее финансирование на 1936-й и последующие годы вроде бы надежно, надежнее, чем когда-либо за всю историю проекта, который временами дышал на ладан. А новый координатор, Споттс, он из тех людей, которые доводят дела до конца. И если ФДР менее чем через два дня приедет не только на открытие головы Джефферсона, но и на траурные мероприятия в связи со смертью скульптора, отца этого великого проекта, — Паха Сапа своим мысленным взором видит головы, увитые траурным крепом, а не одного Джефферсона, завернутого во флаг, — то президента все это может так тронуть, что он выделит еще больше денег, чтобы с опережением расписания завершить проект вместе с Залом славы. И Линкольн Борглум будет осуществлять мечту своего отца в 1940-е и…
Зал славы.
Понимая, насколько он сейчас близок к тому, чтобы вместе с Борглумом выпасть из клети без всякого толчка, Паха Сапа незаметно возвращает защелку на место.
Борглум говорит ему:
— Так что давай поднимемся и посмотрим.
Скульптор вытягивает руку над своей шляпой, дергает цепочку, которая освобождает тормозной рычаг, потом дает отмашку Эдвальду внизу.
Клеть дергается, несколько мгновений бешено раскачивается и выравнивается, продолжая подъем к еще не начатой голове ТР. Если бы Паха Сапа не вернул защелку на место, то одного этого раскачивания хватило бы, чтобы выкинуть их двоих из клети.
Они скользят в разогретом воздухе над обтесанным гранитом к вершине Шести Пращуров.
Впервые Паха Сапа увидел Борглума сквозь клубящиеся облака пара и рассеивающийся дым взрыва, когда скульптор вышел из клети в девятом стволе в миле ниже поверхности городка Леда. Скульптор искал взрывника, числящегося в списках шахты «Хоумстейк» под именем Билли Словака.
Паха Сапа, конечно, уже несколько лет знал про Борглума: этот человек хотел заполучить в свое распоряжение весь штат Джорджия за то, что в одиночку разрушил их памятник на Стоун-маунтинг;
[73]
этот самоуверенный сукин сын разъезжал на своем желтом «родстере» по автозаправкам Южной Дакоты, полагая, что его будут заправлять там бесплатно, потому что он — тот самый Гутцон Борглум, фанатик, организовавший единственную на тридцать миль команду, которая могла противостоять хоумстейкским парням, и относившийся к бейсболу как к некой разновидности боя быков (а Паха Сапа знал, что в Черных холмах бейсбол всегда и был разновидностью боя быков), но когда встал вопрос о том, что нужно стереть в порошок придурков из сволочного ГКО (Гражданского корпуса по охране окружающей среды), он пошел на объединение своей команды с «Хоумстейкской девяткой».
