Кем были нападавшие, Иван Кузьмич уточнять не стал, дабы избежать лишних вопросов. Мало ли разбойников в Такла-Макане?
Посольство разместили на большом постоялом дворе. На третий день, когда народ отоспался, Иван Кузьмич, приказав собрать два десятка уцелевших «серебряных», устроил им смотр, после чего разбил личный состав на два отделения и велел приступить к обычным занятиям, с упором на строевую подготовку. Ветераны зашумели, но командующий Обороной показал им крепкий мосластый кулак. Ввиду больших потерь в общий строй были поставлены и ревсомольцы, включая Кибалку, которому в качестве поощрения была объявлена благодарность перед строем.
Жизнь потекла обычно, словно после возвращения из очередного партизанского рейда, но Иван Кузьмич понимал, что сделано лишь полдела. Война — занятие знакомое, в дипломатии же Кречетов был не силен. К счастью, бывший статский советник Рингель перед отъездом вручил ему взятую из библиотеки книгу «Правление посольства к диким инородцам», каковую Иван Кузьмич внимательно изучал в свободное от службы время. Правда, помянутые в книге инородцы не умели строить башни-гиперболоиды, что делало посольскую миссию еще более сложной. На второго посла Кречетов особой надежды не имел. Господин Чопхел Ринпоче сословия духовного, можно сказать, ангельского чина, а значит, дела земные такому лучше не доверять. Мало ли чего попу в голову взбредет?
Лишь иногда выдавалась свободная минута. Тогда и поднимался Иван Кузьмич на крышу — мир посмотреть, гиперболоидом полюбоваться, филина Гришку послушать.
* * *
— Пу-гу! — напомнил о себе Гришка. Барон погладил птицу по серым перьям, взглянул неуверенно. Затем, пересадив сонного филина на пол, резко встал, одергивая мятый халат-курму.
— Господа большевики! Прошу вашего внимания.
Иван Кузьмич спрятал бинокль, повернулся, Мехлис же, не сдвинувшись с места, беззвучно дернул тонкими губами, словно желая выругаться. Кречетов походя отметил, что во внешности пламенного большевика за последние дни вновь произошли перемены. Волосы, ставшие за время путешествия пегими, приобрели цвет вороньего крыла, а на загорелом лице прибавилось морщин, одно время почти незаметных. Теперь Лев Захарович выглядел так же, как и в первый день их знакомства, когда представитель ЦК шагнул с самолетного трапа на землю Сайхота.
Барону было не до комиссарской внешности. Расправив плечи, он шагнул вперед, прокашлялся.
— Господин красный командующий! Уставы армий всего мира, включая вашу РККА, требуют от тех, кто попал в плен, предпринять попытку к бегству. Это законное право всех военнослужащих. Я попал в плен 20 августа 1921 года. Попыток бежать не предпринимал, считая это бессмысленным ввиду полного завершения антибольшевистской борьбы. Теперь же, в Пачанге, передо мной стоит выбор, о котором я хочу поставить вас в известность.
Мехлис лениво зевнул:
— Бежать хочешь, беляк? Пристрелим, как собаку — и собакам кинем.
Унгерн даже ухом не повел. Из-за пазухи была извлечена вчетверо сложенная бумага. Барон осторожно развернул документ, поднял повыше:
— Мой приговор, господин Кречетов. Изменен согласно решению вашего большевистского ЦИКа. Уголовный кодекс РСФСР, статья 20, пункт «а»: объявить врагом трудящихся и изгнать из пределов СССР. Как видите, приговор исполнен. Более того, я честно выполнил обещание и привел вас в Пачанг. Проводник вам больше не нужен, посему прошу меня отпустить, причем сегодня же.
Иван Кузьмич, подойдя ближе, взял бумагу, поглядел на синие печати с гербом и передал приговор Мехлису. Лев Захарович читал долго, затем, сложив документ вчетверо, приподнялся на локте.
— Зря надеетесь на закон, гражданин Унгерн. Когда по вашему приказу сжигали людей живьем, о каком законе вы думали? Расстрел отложили ввиду вашей полезности, а потому сидите тихо, пока о вас не вспомнили.
Барон, презрительно фыркнув, дернув себя за левый ус.
— Мораль проповедовать изволите, господин вавилонский масон? Это после того, что ваши подельщики сотворили с Россией? Я воевал! Костер — для предателей и негодяев, всем прочим же для острастки. Что касаемо побега, то я собираюсь не в Париж к тамошним кокоткам. Двенадцать лет назад я уже был в Пачанге, дал определенные обещания и теперь обязан явится на суд. Едва ли меня там ждет что-то хорошее, но честь выше всего. Или вам не терпится приступить к обязанностям палача?
Мехлис молча отвернулся. Иван Кузьмич, забрав у него документ, вернул бумагу барону.
— Проводник, гражданин Унгерн, нам понадобиться может, потому как домой мы еще не вернулись. Но не это главное. Судить вас здесь — значит выдать местным властям сотрудника посольства на расправу. Кто же после такого нас уважать станет? Это, Роман Федорович, полная потеря лица. Мне не верите, господина Ринпоче спросите, он вам все и подтвердит.
Соответствующий раздел из книги про посольство к инородцам был прочитан не далее, как вчера, потому и говорил командир Кречетов, в своих словах нисколько не сомневаясь. Для себя же твердо решил: отпустить бывшего генерала никак невозможно. Это сейчас барон филина воспитывает, а если ему опять волю дать? Неужто мало крови пролилось?
Унгерн долго молчал, наконец резко поднял голову:
— Потерять лицо… О таком я не подумал. В ваших словах, господин Кречетов, ест резон. Хорошо, я приму решение сам, не ставя вас в известность. Честь имею, господа! С вашего разрешения, Гришку оставлю, пусть воздухом дышит.
Мягкие сапоги-ичиги негромко простучали по твердой глине. Кречетов проводив барон взглядом, присел рядом с пламенным большевиком, поглядел на филина. Гришка, словно почуяв, открыл оба глаза.
— Пу-гу! Пу-гу!..
— Наверняка подслушивает, — непонятно, в шутку или всерьез констатировал Мехлис. — Караулы, Иван Кузьмич, надо сегодня же удвоить, а Унгерна запереть и, если потребуется, связать. Мы с ним слишком долго миндальничали, не без вашего, между прочим, согласия. Если убежит к местным, те его тряхнут, как следует, и допросят с пристрастием. Что он про нас расскажет? Мне и так здешние власти, честно говоря, сугубо подозрительны. С кем они по радио беседы ведут? Эта радиовышка обеспечивает прием не на сто километров, и, думаю, не на тысячу. С Британской Индией? С Бейпином? Или может, с Токио?
Иван Кузьмич, не став спорить, поглядел на башню-гиперболоид, вздохнул:
— Красивая! Нам бы такую в Сайхот. Ничего, со временем даже получше построим, чтобы наше радио Столица слышала.
Усмехнулся, бороду огладил:
— Ничего!
— А теперь лечу я с вами — эх, орёлики! —
Коротаю с вами время, горемычные.
Видно мне так суждено,
Да не знаю я за что
Эх, забудем же, забудем мы про всё!..
Мехлис, согласно кивнув, подхватил громким шепотом, насколько позволяли сломанные ребра:
— Ну, быстрей летите, кони, отгоните прочь тоску!
