— А на самом деле? — осторожно поинтересовался Кречетов. — Прожектора днем не светят.
Чайка задумалась.
— Ваня… Иван не успел подробно рассказать. Я поняла, что это похоже на решетчатую башню, на гиперболоид, но иной формы, не такой высокий…
— …Иначе бы мы его увидели, — кивнул Мехлис. — Выхода у нас, Иван Кузьмич, нет. Будем придерживаться версии о двух ополоумевших влюбленных. А местным не забудьте сказать, что Иван — ваш родной племянник. Тронуть родственника посла они не посмеют. Надеюсь.
— Влюбленные, значит, — раздумчиво повторил товарищ Кречетов. — Ряженные, суженные, на всю голову контуженные… Эх! «Как бывало к ней приедешь к моей миленькой — приголубишь, поцелуешь, приласкаешься…» У вас больше вопросов нет, Лев Захарович? И у меня нет. Идите, товарищ Баатургы, отдыхайте. А мы с товарищем Мехлисом будем сказку про вас сочинять для здешней комендатуры. Идите!
Девушка неловко повернулась, протянула руку. Иван Кузьмич, сообразив, подхватил Чайку под локоть, подвел к двери.
— Товарищ Кречетов!
Чайка, резко отстранившись, провела ладонью по мокрому от слез лицу:
— Я не сопливая девчонка! Женщины рода Даа-нойонов не нуждаются ни в чьем снисхождении, товарищ командующий Обороной Сайхота! И… Я не влюблена в красноармейца Кибалкина. Je… J'aime les deux. Qui de nous est aveugle, stupide moi, Jean?
[37]
— Хорошо, что я совершенно забыл французский, — вздохнул товарищ Мехлис, когда за девушкой закрылась дверь.
* * *
Как и подозревал товарищ Кречетов, вызволение шкодника Кибалки из узилища оказалось делом долгим и муторным. Разговаривать в комендатуре отказались, потребовав письменного обращения со всеми посольскими титулами и печатями. Получив таковое, долго тянули с ответом, отговариваясь отсутствием «начальства». Наконец, уже поздно вечером, прибыл гонец с завернутым в белое полотно пухлым свитком. После первых же строчек Иван Кузьмич понял, что дальнейший перевод не понадобится. Задержанного по подозрению в шпионаже «гостя Пачанга» передали в ведомство дворцовой охраны, куда и рекомендовали обратиться «его превосходительству послу».
«От Понтия — к Пилату» — мрачно прокомментировал товарищ Мехлис. Между тем, «серебряные», посовещавшись на заднем дворе, привалили толпой, предложив писем не писать, а двинуть всем отрядом к дворцовым воротам, не забыв прихватить пулеметы и наличный запас ручных гранат. «Азиятцы», по мнению видавших виды ветеранов, иного разговора не понимают. В случае же крайней необходимости Синий Дворец и «штурмануть» можно. И не таковские фортеции брали!
Кречетов штурм строжайше запретил, но и писем писать не стал. Правы старые вояки — бесполезное это дело. Оседал коня, надел на голову соболью шапку — и поехал знакомой дорогой к Норбу-Онбо.
Оружия брать не стал.
Пока ехал, о многом передумать успел. И о том, что товарищ Мехлис — человек, конечно, хороший и правильный, но все-таки странный. И о том, что Чайка вроде как намекает, а на что именно — не понять. Или влюбилась в кого, красна девица? И, конечно, о том, что посол из него, Кречетова, никакой, разве что шапка подходящая, аж до ушей мехом лохматится. Об одном только не думалось — что племянника не вызволит. Не бывать такому!
Во дворец товарища Кречетова не пустили. Но и не прогнали — встретили, в небольшой домишко провели, что слева от ворот притулился. Угостили желтым чаем, попросили обождать. По крайней мере, Иван Кузьмич так понял, ибо толмача прислать забыли. Кивали, улыбались… Ладно!
Сел прямо на ковер возле входа. Чай выпил, пиалу в сторону отставил, часы-луковицу рядом положил. Ровно час ждать собрался. Не вспомнят — сам о себе напомнить сумеет! А чтобы не скучно было, завел привычную. Негромко, чтобы только самому и слышно было.
— Что вы головы повесили, соколики?
Что-то ход теперь ваш стал уж не быстрехонек?
Аль почуяли вы сразу мое горюшко?
Аль хотите разделить со мною долюшку?
Допел, бросил взгляд на циферблат, хотел по-новому начать. Не успел — пожаловали. Сперва стражники, а вслед за ними некий чин в раззолоченном халате, шапке черного меха и красных остроносых сапожках. Говорить ничего не стал, вручил письмо с поклоном и отбыл, справив службу. Иван Кузьмич, помянув все тех же Понтия с Пилатом, взялся за свиток с восковой печатью, но тут же сообразил, что ответили наверняка по-китайски, если не по-тибетски, значит без толмача не разобраться. Но все же развернул, подвинул ближе к висящей на стене керосиновой лампе.
Хмыкнул, затылок почесал, усмехнулся. А ведь по-русски писано!
«Его превосходительству Полномочному Послу Сайхотской Аратской республики господину Кречетову.
Иван Кузьмич!
Ничтожный инцидент, случившийся нынешним утром, можно считать исчерпанным. Ваш многоуважаемый племянник, Кибалкин Иван Петрович, уже отпущен и никакому преследованию подвергаться не будет. Само происшествие стало результатом неточных распоряжений по поводу статуса Посольства и его сотрудников, что также уже исправлено. В свою очередь позволю высказать личную просьбу. Рвение молодого человека было следствием искреннего и благого порыва, а потому не заслуживает строгого наказания. Смиренно прошу о милости в отношении Вашего родственника и его спутницы, владетельной княжны Баатургы Даа, чей род по древности и славе не имеет равных не только в землях Сайхотских, но и всюду, где помнят славу великого полководцы Субэдэ, правой руки Потрясателя Вселенной.
Что касаемо дел посольских, то нам поистине предстоит пройти дорогу в тысячу ли. Отрадно сознавать, что первый шаг мы уже сделали.
Ваш искренний доброжелатель
Брахитма Ракхваала,
Известный также под именованием
Блюститель Неприступного Царства»
* * *
Этой ночью синий огонь над дворцом горел особенно ярко. Низкие зимние тучи, закрывшие небо над Пачангом, отражали кипящую синеву, наполняя трепещущим светом холодный простор. Беззвучные языки пламени раз за разом вставали над черной громадой Норбу-Онбо, опадали, вздымались вновь. Синяя буря не стихала, напротив, становилась все сильнее.
Посольство не спало. Часовые разбудили смену, неурочный шум поднял отделенных, а вскоре проснулись и остальные. Кречетов поднялся на крышу, туда же проследовал молчаливый господин Ринпоче в сопровождении желтых монахов, и, разумеется, непременный товарищ Мехлис, бессонное партийное око.
Никто не курил. Стояли молча, смотрели, думали.
Где-то недалеко, за городскими окраинами, тревожно и зло выли собаки.
Синее пламя заполнило уже все небо, освещая затихший город, приблизило неровную цепь холмов, окружавший Пачанг, плеснуло в зенит, словно бросая вызов ночи и миру. Ответ пришел — на юго-западе, над неровной гранью горизонта, вспыхнула красная точка. Она быстро росла, превращаясь вначале в пятно, затем — в кипящее облако.
