– Как?.. Да никак. Меня дед в цепях держал, чтоб я за тобой не умчалась, – буднично отозвалась Симка. – Я сначала ждала тебя, ждала… Неделю, две… Месяц… Три… Зима скоро – а тебя нет и нет.
Беркуло молчал, сумрачно глядя в землю. Что тут было говорить?
– И клянусь, кабы не деньги твои, никогда бы я к тебе не помчалась! – с сердцем сказала Симка. – Ещё недоставало – на шею вешаться! Да пропади ты пропадом!
– Отчего ж родне не забожилась, что не пойдёшь со мной? – хмуро спросил он. Теперь уже замолчала Симка, и Беркуло, слыша короткие, сдавленные звуки из потёмок, понимал, что она едва сдерживает рыдания.
– Какая тебе уже разница… – справившись наконец со слезами, почти спокойно сказала она. – Теперь-то уж что?.. Ладно, морэ. Пойдём. Там уж прогорело всё, надо картошку печь.
Она встала и, не оглядываясь, пошла к рыжей искорке огня, мигавшей из темноты. Беркуло встал и пошёл следом.
Пока картошка пеклась в углях, Симка коротко рассказала о том, как красная комиссарша забрала её из табора. Беркуло слушал, не поднимая тяжёлого взгляда от прогоревших углей, молчал. Говорить было нечего. В голове стучало одно: неужели девочка в самом деле собиралась лишь бросить ему в лицо его же деньги?.. И всё?! Страшно хотелось взять Симку за плечи, заставить посмотреть глаза в глаза, коснуться этих волос, этих губ, сознаться, чёрт возьми, что всё лето только о ней и думал, и не соврать ни капли, но… Но поперёк горла стоял горький клин, и Беркуло молчал. Не разговаривая, они съели горячую, несолёную картошку, запили водой. Без слов улеглись по разные стороны костра. Луна зашла за курган, и над степью прозрачной шалью повис голубоватый, мерцающий свет звёзд.
Злой как чёрт Беркуло был уверен, что назло упрямой девчонке заснёт мгновенно, но не тут-то было. Растревоженное плечо саднило так, что впору было выть, а через полчаса Беркуло начал бить нешуточный озноб. Он знал, что его лихорадит из-за раны и нужно ждать, пока отпустит само. Но зубы стучали, казалось, на всю степь, и последние силы уходили на то, чтоб сдержать эту дрожь и не разбудить Симку.
Впрочем, она всё равно проснулась.
– Что ты, морэ? Что такое? Плохо, да?
– Ничего. Знобит немного… сейчас пройдёт. Спи.
– Знобит?! – Холодная ладошка легла на его лоб. – Да ты горишь как печка! О-о, дэвла, что ж тут делать… До утра потерпишь? Я травки нужной утром найду…
– Потерплю, – сквозь зубную дробь едва выговорил Беркуло. – Спи.
– И укрыть тебя нечем, шаль потеряла… – шёпотом причитала Симка. – Пожди, я в огонь подброшу, лучше будет…
Вскоре костёр заревел, взлетая к самым звёздам рыжими языками, Беркуло обдало жаром с одного боку, но с другого-то всё равно было холодно, хоть сдохни, и дрожь колотила его по-прежнему. Он даже не смог отстраниться, когда Симка, суровая, с плотно сжатыми губами, легла рядом с ним и крепко обняла за плечи.
– Грейся…
Превозмогая лихорадку, Беркуло тоже обнял её, притянул к себе. Обнял как сестру – ни на что другое всё равно сил не было. Да и не вышло бы у него сейчас ничего, кроме позора… Симка, словно зная это, прижалась к нему всем телом, согревая руками, грудью, даже подол своей юбки накинула на него – и вскоре Беркуло с изумлением почувствовал, что озноб отпускает. Тупая боль ещё толкалась в ране. Но зубы уже не стучали, по телу расходилась облегчённая истома, и в конце концов он так и заснул, уткнувшись в плечо Симки. И сам не знал, – снится ему или нет тёплая ладонь, которая гладила его по голове.
– А я тебе велю – пей немедленно! Ирод упрямый! Хуже дитяти малого! Горько ему, видите ли! Самогонку вашу вонючую глотаете – так ничего, только подноси, а нужную вещь нипочём не вольёшь! Пей, контра недобитая!
– Симка, отвяжись! Не буду! Сил нет такое глотать! Отравишь насмерть своим чаем на поганках! Воды дай лучше!
– На каких поганках?! – завопила Симка. – Это бабки моей чаёк! По особому секрету сварен! Я из-за тебя, разбойника, всю степь с утра на карачках обползала, покуда нужные травки сыскала, а он… Пей, тебе говорят, не то об твою башку пустую котелок расшибу!!!
Беркуло покосился на её обозлённую физиономию и, морщась, принялся глотать через край старого солдатского котелка (где она его только взяла?) вонючую тёмную жидкость. Симка, как часовой, ходила вокруг него, бдительно следя, чтоб не сплюнул, змей, ни капли, и сокрушалась:
– Вот не знаю, как без карасина-то получится… Бабка завсегда карасин добавляла, две ложки, и молитву особую, карасинную, читала, а я и слов не помню, вот беда-то!
При упоминании керосина Беркуло поперхнулся, уронил котелок, и тёмная жидкость брызнула ему на штаны.
– Девочка, да не нарочно же!.. – взмолился он, увидев Симкино лицо. Но она, свирепо сопя, уселась рядом, взяла котелок в руки, поднесла к губам Беркуло и заставила проглотить всё до последней капли.
– Держись! Не смей, чтоб наружу вышло, терпи! – заголосила она, когда Беркуло, сморщившись, зажал рот рукой и согнулся пополам. – Я сейчас «Отче наш» три раза прочту, и почуешь, как отпускать начнёт! Только терпи – не то, видит бог, заново всё сварю!!!
Представив, что ему придётся выхлебать по новой целый котелок «карасинного чайка», Беркуло сделал нечеловеческое усилие и удержал-таки в себе Симкино лекарство. Та одобрительно кивнула и начала бормотать молитву. К страшному изумлению Беркуло, с каждым словом ему действительно становилось легче. Уходила боль в плече, прояснялось в голове, спокойным и ровным делалось дыхание. «Молодцы эти лошадники, какую штуку хорошую знают! – поразился он. – Вот бы наших научить! Ну, да Симка теперь научит, как в табор её приведу!»
– Ну что, лучше? – спросила Симка, закончив бормотать. – То-то ж… Я, морэ, знаю, что делаю! Ты теперь полежи, а я опять на хутор сбегаю, добуду в дорогу тебе чего-нибудь, а там…
– МНЕ – в дорогу? – Беркуло разом перестал улыбаться. – Симка… ты что же это?.. Смеёшься надо мной? Я, значит, в дорогу – а ты куда?! Ты… не со мной, что ли?
Вся потемнев, она опустила ресницы, и Беркуло почувствовал, как разом похолодело под сердцем. Вот оно… Рано, дурак, обрадовался.
– Девочка, да что ты?..
– Тебе к своим надо, – сев у костра и старательно разравнивая палкой трещавшие угли, негромко сказала Симка. – А мне теперь… уж и не знаю. В табор не вернусь, что там про меня все думать будут? Что замуж недовышла и назад приползла? Верно, на Москву пробиваться буду, у меня там тётка – певица в ресторане. Возьмёт к себе, может, петь-то я хорошо умею. А нет, так хоть по хозяйству, у неё ж дочки две малые…
– Симка, за что ж ты так со мной? – перебив её, разом охрипшим голосом спросил Беркуло. – Что я сделал-то?.. Или насмерть обиделась, что я за тобой целое лето не шёл?! Так разве ж я знал, что это твой брат там в эшелоне был?! Ты же цыганка, сама понимать должна! Что мне теперь, в ногах у тебя валяться?!
– Боже сохрани, за что? – вскидывая глаза, удивилась Симка. – Чем ты виноват?
