– А с ней жених! Да вон, глазастый, с кнутом!
– Тю, смотрите, как у них чудно: жених в сапогах, а невеста – как есть босая! Ни чириков, ничего! Пятки грязные!
– Зато сверху донизу в золоте! Гляньте, вся сверкает, как иконостасик!
– Да они вон все такие! Бабы-то ихние! Не едина невеста! Ой, уже в церковь пошли…
– Гляньте, гляньте, она так босая и идёт! Ну всё у этих копчёных не как у людей!
– Тю! Не как у людей, а как у цыганей! Положено им так от бога! Коли батюшка допущает, стало быть, сурьёзный обычай!
В церкви было тепло, ясно от множества свечей, а когда вслед за молодыми туда набился весь табор и половина станицы, стало совсем душно. «Как это невесты стоят всю службу в венчальных платьях?.. – пронеслось в мыслях Мери, у которой уже шла кругом голова. – Если бы был корсет, я давно бы в обмороке валялась…» С самого утра её не покидало странное ощущение, что она смотрит на саму себя со стороны. «Это я?.. Вот это – я?! Княжна Мери Дадешкелиани?! Ах, если бы мама и папа видели, как я счастлива, как у меня всё хорошо! Если бы они знали, что по-цыгански – это в сто раз лучше, чем в белом платье и с фатой… Но они же видят меня сейчас… И радуются, потому что… потому что я радуюсь. О-о, кто бы мог подумать, что я пойду под венец в красной юбке, без фаты и босиком! И с рябиной в голове!»
Мери невольно хихикнула, скосила глаза в сторону – и вздрогнула, наткнувшись на пристальный, упорный взгляд жениха.
– Что ты? – испугалась она.
– Чему смеёшься?
– Просто так… Хорошо же…
Напряжённое лицо Семёна разом просветлело, и Мери, слегка сжав его руку, шепнула:
– Ну чего ты всё боишься? Это же теперь навсегда…
Он, не ответив, нахмурился. И, когда Мери отвернулась к священнику, чуть слышно пообещал своему брату Ваське, который, сосредоточенно сопя, держал над ним венец:
– Ну, мой дорогой, ежели уронишь на меня штуку эту – костей родня год не соберёт!
– Ничего… – пропыхтел Васька. – Не знаешь, морэ, держать-то долго? Руки менять можно?
– Не знаю! Сколько надо, столько и держи! Хочешь – другой рукой!
– А поп разрешит?
– Я разрешу!!! Заткнись!
– Меришка, Меришка, ты что делаешь, несчастная, зачем?! – одновременно с ним заголосила паническим шёпотом Копчёнка, которая держала венец над невестой. – Куда ты кольца сымаешь? Что тебе не нравится, дура?!
Мери, в самом деле, поспешно стягивала тяжёлое кольцо с крупным гранатом. Перстень был ей велик, соскользнул легко, и невеста ловко сунула его в ладонь своей шаферши.
– Припрячь, это тёти Настино… Ты подумай, у меня же на каждом пальце по кольцу! И даже по два! Куда же батюшка венчальное-то наденет?!
Копчёнка вытаращила глаза, на миг задумалась… и, важно кивнув, сунула кольцо с камнем себе за пазуху. Подошёл священник, певчие согласно завели псалом, цыгане и казаки притихли: венчание началось. Словно во сне, Мери отвечала на вопросы старого, ласково смотрящего на неё батюшки, словно во сне, повторяла слова молитв, крестилась, шла вокруг аналоя, сжимая твёрдую, горячую руку Семёна, который держал её так крепко, что она временами морщилась от боли. «Дурак… боится, что я убегу, что ли? Прямо из церкви?! Глупый, какой глупый… Я же столько этого ждала, столько мучилась, так боялась, что никогда… Спасибо тебе, Господи… Мама, папа, вы же видите, как я счастлива…»
А вечером под прояснившимся небом в степи игралась цыганская свадьба. Накануне дед Илья рвал и метал в своём шатре, утверждая, что никогда в жизни ещё не позорился перед цыганами таким нищим столом. Но бузил дед напрасно: его жена и невестки превзошли самих себя. За неделю с окрестных хуторов, ещё не оправившихся после зимней продразверстки и самоснабжения регулярных войск РККА, было сметено всё съестное, какое только оставалось. Цыганки добыли кур и гусей, Копчёнка торжественно приволокла на верёвке двух худых поросят, достали самогона и вина – и свадебный пир оказался, что бы ни говорил дед Илья, очень даже неплох. На траве развернули скатерти, расставили угощение. Невеста сидела взволнованная, улыбалась радостно и слегка растерянно. Жених был серьёзным и, по мнению цыган, даже не особенно довольным. Плясали, впрочем, оба жарко, заслужив бурное одобрение гостей, которые вскоре разошлись и сами, – и в вечернее небо долго ещё неслись хрипатые звуки старой гармони, звон гитары деда Ильи и весёлая плясовая.
Солнце уже спускалось, когда невесту с песней повели в палатку-шатёр молодых, стоящую на отшибе от табора. Чуть позже следом тронулся жених в окружении хохочущих цыган, которые давали ему необходимые инструкции так страстно и убедительно, что идущий в двух шагах дед морщился:
– Тьфу, кобели бессовестные… Да не хужей вас всё знает – на войне, поди, был! Там-то пакостям быстро учатся!
Мери же, сидящая в окружении цыганок в глубине шатра, еле дышала от усталости и страха. Она почти не слышала того, что говорит ей, крепко вцепившись сильными руками в её плечи, Копчёнка:
– Ты, главное, девочка… ик… ничего не бойся! Дело нужное, всё едино надо когда-нибудь… ик! Потерпишь немного – и всё, уже тебе почёт! Твой мужик – не мальчишка небось бесштанный, хорошо всё сделает, быстро! Долго не промучишься! Это дело наше бабье, чего уж тут… ы-ы-ык!!! Выпей лучше, вовсе ничего не почуешь!
– Нет… Спасибо, нет… Я не хочу… – шептала Мери, в которую и так уже насильно влили стакан вина, и с непривычки у неё кружилась голова. Смеющиеся цыганки поправили новые подушки, пожелали невесте скорой чести и вышли, оставив её одну.
Тем временем у входа в шатёр Семён тихо и торопливо говорил бабке Насте:
– …И скажи этим воронам, что ежели хоть одна к нам нос сунет – выкину!!! Ни на что не посмотрю! Если совсем уж подопрёт – зайди сама! И нечего им там орать, что быстрей, мол! Получат они «розу» свою! Сколько надо будет, столько и…
– Не бойся! Ни о чём не беспокойся, чяворо! Никого не допущу! Только сама войду! Ну, и ты не особенно разводи, сам ведь понимаешь… – волновалась старуха, умоляюще глядя в сумрачное, глазастое лицо внука.
Семён чуть усмехнулся, пообещал:
– Всё ладом будет, – и исчез за пологом. Старая Настя перекрестила упавший за ним пёстрый лоскут ткани, вздохнула, покачав головой… И решительно уселась поодаль.
– Ну, что? – вполголоса спросил Семён, садясь на перину и поворачиваясь к жене. – Что сопишь там? Устала? Гляди, не засыпай пока, нельзя…
Сквозь старую ткань шатра просеивался слабый вечерний свет, и лицо Мери казалось в нём совсем детским и испуганным. На ней уже не было ни кофты, ни красной юбки. Недлинная рубашка открывала шею, хрупкие ключицы, тонкие руки. Сенька вдруг увидел, что там, где нет загара, кожа Мери совсем светлая. Он уже и забыл, что когда-то она была такой. В памяти вдруг вздёрнулся далёкий московский вечер, девочка-княжна в белом платье, сидящая рядом с ним на ступеньках старого дома… Семён закрыл глаза, чувствуя, как к горлу подступает липкий страх. Он вдруг отчётливо понял, что не осмелится коснуться этой нежной, прозрачной кожи, этой груди…
