— Chez vous,
[21]
— произнесла Эл. — Что ж, вполне логично.
— Это многое объясняет. Мои прямые волосы, например.
— О да, — согласилась Элисон. — Когда наконец разбираешься, кто есть кто в твоей семье, это многое объясняет. — Она вздохнула. — Какая досада, что ваша мама умерла и вы не можете спросить у нее, что случилось на самом деле. Или почему. Ну и так далее.
— Она бы мне не сказала. А вы можете?
— Мне кажется, Терри был тихоней, а дядя Майк — тем еще сорванцом. Это вашей маме и понравилось. Импульсивная, я бы так описала ее, если бы меня спросили. Вы тоже, может быть. Но только не вообще по жизни, а лишь в том, что мы называем, ну, вопросами партнерства.
— То есть?
— То есть когда вы встречаете парня по вкусу, вы тут же бросаетесь за ним. — Как гончая за зайцем, подумала она. — Вы говорите себе, нет, я должна разработать стратегию, никакой суеты, но вы плевать хотели на свои собственные советы — вы очень часто, сказала бы я, остаетесь на ночь после первого же свидания. Что ж, почему бы и нет? В смысле, жизнь так коротка.
— Я не могу, простите. — Клиентка привстала.
Элисон протянула руку.
— Это шок. То, что вы узнали об отце. Вы должны привыкнуть. Я не вывалила бы вам все вот так, если бы не думала, что вы можете это принять. И мою прямоту — полагаю, ее вы тоже можете принять.
— Я не могу, — повторила Колетт. И села на место.
— Вы горды, — мягко произнесла Эл. — Вам все по плечу.
— Чистая правда.
— Если другие могут, то вы и подавно справитесь.
— Верно.
— Вы нетерпимы к людской глупости.
— В точку.
Эту фразу она позаимствовала у старой миссис Этчеллс. Возможно, та прямо сейчас произносила ее в трех столиках от Эл: «Вы нетерпимы к людской глупости, дорогая!» Как будто клиентка могла ответить: «Ах, эти глупцы! Да я просто обожаю глупцов! Наглядеться на них не могу! Вечно шастаю по улицам и ищу дураков, чтобы пригласить их домой на ужин!»
Элисон откинулась на спинку кресла.
— Я вижу, что вы сейчас неудовлетворены, беспокойны.
— Да.
— В вашей жизни наступил период, который вам хотелось бы поскорее закончить.
— Да.
— Вы хотите и готовы двигаться дальше.
— Да.
— Ну как, согласны поработать на меня?
— Что?
— Вы умеете печатать на машинке, водить, что-либо в этом роде? Мне нужна, как говорится, Пятница в юбке.
— Это несколько неожиданно.
— Не то чтобы. Вчера, когда я увидела вас, с помоста, мне показалось, что я вас знаю.
— С помоста?
— Помостом мы называем сцену.
— Почему?
— Не знаю. Исторически сложилось, наверное.
Колетт наклонилась вперед. Зажала кулаки между коленей.
— В фойе есть бар. Заходите туда через часок, выпьем по чашечке кофе, — предложила Элисон.
Колетт бросила выразительный взгляд на длинную очередь за своей спиной.
— Ладно, через час с четвертью?
— Что вы сделаете, повесите табличку «Закрыто»?
— Нет, просто перенаправлю поток. Скажу им, сходите поговорите с миссис Этчеллс в трех столиках от меня.
— Почему? Она хороша?
— Миссис Этчеллс? Entrenous,
[22]
полная бездарность. Но она учила меня. За мной должок.
— Вы лояльны?
— Надеюсь, что да.
— Вон та? Морщинистая старая кошелка в браслете с подвесками? А теперь я вам кое-что скажу. Она не лояльна к вам. — И Колетт пояснила: — Старуха пыталась завлечь меня, перехватить, когда я искала вас: карты, хрустальный шар и психометрия вдобавок — тридцать фунтов.
Элисон стала пунцового цвета.
— Она так и сказала? За тридцать фунтов?
— Забавно, что вы не в курсе.
— Витала в облаках, — Она надтреснуто засмеялась, — Voilà. Вы уже заработали свои деньги, Колетт.
— Вы знаете, как меня зовут?
— В вас определенно есть что-то французское. Je ne is quoi.
[23]
— Вы говорите по-французски?
— До сегодняшнего дня не говорила.
— Вы не должны читать мои мысли.
— Я постараюсь.
— Через час с четвертью?
— Можете пока подышать свежим воздухом.
На Виндзорском мосту на скамейке сидел паренек, у его ног обретался ротвейлер. Мальчик ел рожок с мороженым, а второй протягивал псу. Прохожие улыбались, останавливались посмотреть. Пес ел аккуратно, водя языком по спирали. Наконец он догрыз вафлю, запрыгнул на скамейку и с любовью положил голову на плечо хозяина. Мальчик скормил ему остатки своего мороженого, и толпа засмеялась. Ободренный пес лизал и покусывал уши мальчика, а толпа повторяла на все лады: охх, ухх, ха, как мило.
Пес спрыгнул со скамейки. У него были спокойные глаза и огромные лапы. За понюшку табака, или ее собачий эквивалент, он готов был сожрать всех зрителей, вцепиться в каждый затылок и подбросить детишек в воздух, как блины на сковородке.
Колетт стояла и наблюдала, пока толпа не рассосалась и она не осталась одна. Она перешла мост и тенью заскользила по Итон-Хай-стрит, запруженной туристами. Я как этот пес, думала она. Я голодна. Разве это плохо? Моя мать была голодна. Теперь я это понимаю, понимаю, как она говорила загадками все эти годы. Ничего удивительного, что я никогда не знала, что есть что и кто есть кто. Ничего удивительного, что тетушки вечно переглядывались и говорили что-то вроде: интересно, в кого у Колетт такие волосы, интересно, в кого она такая умная? Мужчину, которого она называла папой, отличал тот род глупости, что делает человека жалким. Она мысленно представила его, развалившегося перед телевизором и почесывающего брюхо. Возможно, покупая ему запонки, она надеялась как-то улучшить его. Ее дядя Майк, с другой стороны, — ее истинный отец — всегда был при деньгах и заявлялся к ним каждую неделю, размахивая пятифунтовыми банкнотами и восклицая: «Эй, Энджи, купи что-нибудь славное для маленькой Колетт». Он платил, но платил недостаточно; он платил как дядя, но не как отец. Я подам в суд на сукина сына, подумала она. А потом вспомнила, что он умер.
Она зашла в «Корону и подушку» и заказала ананасовый сок, который утащила в угол. Каждые две минуты она смотрела на часы. Задолго до назначенного времени Колетт повернула обратно.
