— Нет. — Ночь выдалась прохладной, но Майклу было жарко, очень жарко. Собственно, теперь ему всегда было жарко, за что следовало благодарить лихорадку и неугасимый огонь, опалявший его кожу. Заметив, что его слуга неодобрительно нахмурился, он добавил: — Ты можешь идти, если хочешь. И возьми с собой Конна.
В глазах Пиппина загорелся огонек пока еще слабого интереса.
— На всю ночь?
— Держи! — Юноша опустил пригоршню серебряных монет в жадно подставленную руку; их вполне хватило бы, чтоб весело провести время в обществе сговорчивых женщин. В мгновение ока Пиппин выскользнул за дверь.
За последние два дня Майкл почти не спал и изрядно вымотался, но заснуть не смог. Усталость превратилась в какое–то возбужденное и беспокойное бодрствование. Он не знал, куда себя девать. Во дворце царила относительная тишина. Майкл вынул из–за пазухи кинжал Бэкингема и поднес его к пламени свечи, любуясь искусной работой оружейных дел мастера. На рукоятке багровым огнем горели рубины, выложенные буквой «3» — Стаффорд.
— И что же мне с тобой делать, красавец?
В это мгновение раздался стук в дверь.
Майкл вновь спрятал кинжал под одеждой.
— Войдите!
На пороге вырос офицер в синем с золотом мундире, украшенном геральдическими лилиями.
— Сэр, миледи приглашает вас составить ей компанию, — по–французски произнес он. — Я провожу вас.
Майкл встал.
— Миледи желает меня видеть в такой час?
— Sub rosa
[41]
, как говорят у вас в Англии. Конфиденциально.
Юноша оправил приталенный камзол, чтобы скрыть следы физического возбуждения.
— Sub rosa, показывайте дорогу.
Его абсурдные надежды застать маленькую лакомую штучку в прозрачных шелковых одеяниях пошли прахом, когда итальянец распахнул перед ним дверь в ярко освещенную комнату. Нос Майкла немедленно уловил смесь запахов лаванды и амбры, отчего перед глазами у него сразу же поплыли сладкие видения. Рене восседала на деревянной скамье с высокой спинкой, усеянной маленькими подушками голубого бархата с золотыми кистями. Она была полностью одета, если не считать головного убора, и водопад иссиня–черных локонов обрамлял ее маленькое личико.
Дородная пожилая дама сидела на подбитом войлоком стульчике рядом с камином, в котором пылал огонь, и игла в ее руках сновала взад и вперед, ежесекундно погружаясь в то, что издалека казалось прозрачной белой блузкой. Майкл немедленно вспотел.
Рене с улыбкой приветствовала юношу, знаком предложив ему войти, как будто полуночные визиты мужчин были для нее самым обычным делом.
Отсутствие кровати означало, что это — приемная двухкомнатных апартаментов. И действительно, юноша заприметил закрытую дверь прямо напротив входа. Повсюду трепетали огоньки зажженных свечей.
Между скамьей и камином, занимая почти все свободное место, стоял большой дубовый стол, покрытый войлоком. На нем ждали своего часа кувшин, два кубка и украшенная эмалью коробочка.
Майкл отвесил хозяйке церемонный поклон, не зная, чего ожидать. Обычно любовные свидания проходили без слуг. Рене похлопала по подушке рядом с собой.
— Проходите и присаживайтесь.
«Она играет со мной», — подумал юноша, осторожно опускаясь подле нее на деревянную скамью. Она поймала его взгляд и, очевидно, угадала, о чем он думает. Воздух между ними словно заискрился, как бывает перед грозой.
— Как вам ваше новое жилище, нравится? — Голос ее был неожиданно хриплым и трепетным.
— Да, мадам. Моя комната… Я считал свою комнату роскошной до тех пор, пока не побывал в вашей. Здесь просто великолепно! — Майкл указал на огромный гобелен, вытканный в античном стиле, некогда забытом, но потом воссозданном флорентийскими мастерами.
— Он называется «Le Triomphe d'Amour»
[42]
. Оригинал представляет собой фреску в моей спальне в Амбуазе, созданную маэстро Рафаэлем ди Перуджа, блестящим молодым художником, восходящей звездой при французском дворе.
Принцесса произнесла имя художника с мягким, ласкающим придыханием, и Майкл решил, что этот Рафаэль ему не нравится. Желая произвести на нее впечатление, он прочел надпись по–латыни внизу гобелена: «Итак, кем бы я ни был, меня всегда будут называть Тенью, принадлежащей тебе: сила любви достигает даже берегов Смерти».
Майкл улыбнулся ей и процитировал следующие строки, которые, как это ни удивительно, врезались ему память: «И здесь, даже если приветствовать меня придет целый сонм прекрасных полубогинь, которых падение Трои сделало рабынями героев Греции, ни одна из них, Цинтия, не сможет доставить мне удовольствие так, как это делаешь ты. И да простят меня праведники, хотя преклонные годы изменили тебя, но тело твое навсегда останется дорогим для слез моих».
— Браво! — Принцесса прикоснулась пальцами одной руки к ладони другой, что, видимо, символизировало бурную овацию.
— Меня воспитали на римских авторах, но, — уголки губ юноши приподнялись в улыбке, творчество Проперция
[43]
больше подходит мечтательным девицам, как и ваш очаровательный гобелен.
— Вы находите его сентиментальным? — Рене, надув губки, задумчиво созерцала свое сокровище.
— Взгляните, его меч сломан, крылья изорваны в клочья, — Майкл указал на обнаженного, покрытого сажей и копотью светловолосого ангела, стоящего на коленях перед своей смертной возлюбленной, — но вместо того, чтобы сражаться с волками, гложущими его излохмаченные крылья, он плачет, уткнувшись в колени женщины. Романтическая сцена, но вряд ли ее можно назвать героической.
— Это спорный вопрос. Он поплатился своим местом в раю, изгнал своих демонов и обрел утешение в объятиях возлюбленной. Его слезы очищают. А его капитуляция означает торжество любви.
— Прошу прощения за то, что не соглашаюсь с вами. Меня воспитали солдатом. По моему мнению, женоподобный ангел не обладает стойкостью характера, необходимой для того, чтобы сразиться со своими врагами. Это… сентиментальная слабость.
— Слабость! Вы полагаете его уязвимость слабостью, но вы ошибаетесь. Взгляните на поверженных мужчин на заднем плане. Взгляните на кровь на его мече. Он сломал его, потому что устал от войны. Предположим, он отрекся от любви ради славы будущих битв и побед. Неужели он стал бы счастливее? Разве поэты не учат нас тому, что высшая ценность заключается в любви и славе, потому что привкус последней горек без первой?
Майкл изумленно вглядывался в раскрасневшееся лицо Рене и ее сияющие глаза.
