— Тогда на суше прекратится жизнь, и все живое, погибая, проклянет тебя, — предостерег он. — Стрелы мои взлетят к коням Колесницы Солнца и сразят их.
И тогда она рухнет, объятая пламенем, море вскипит, а потом замерзнет от холода вечной ночи.
— Нет, — сказала она. — Прежде я обрушу волны на твои владения и затоплю их.
И они оба замолчали.
— Силы наши равны, — наконец произнесла она. — Так не будем нарушать мир. Я приду к тебе весной с дождем, моим приданым. И пребудем мы на суше, благословляя ее. А твоим даром мне будет этот бык, на котором ты сидишь.
— Это непомерно великий дар, — возразил Фрейр. — Его скрытая мощь наполняет земное лоно. Он разгоняет врагов, бодает и топчет их, опустошает их поля. Скалы дрожат под его копытами.
— Можешь оставить его на суше и ездить на нем, как и прежде, — ответила Найэрда, — пока он мне не понадобится. Но бык будет моим, и в конце концов я призову его к себе навсегда.
Помолчав немного, она добавила:
— Каждую осень я буду покидать тебя и возвращаться в море. Но весной приходить опять. Так будет в этот раз и каждый грядущий год.
— Я надеялся на большее, — сказал Фрейр, — но думаю, что если мы не объединимся, боги войны разгуляются еще пуще. Пусть будет по-твоему. Жду тебя, когда солнце повернет на север.
— Я приду к тебе по радуге, — клялась Найэрда.
Так было. И так есть.
1
Вид с крепостных валов Старого Лагеря наводил на мрачные мысли. На востоке узкой лентой поблескивал обмелевший в этом году Рейн. Германцы легко переправились через него, а суда с припасами для укреплений на левом берегу часто садились на мели и порой, не успев сняться с них, попадали в руки врага. Будто бы даже реки, извечные защитницы Империи, оставили Рим. В лесах на том берегу, в рощах на этом листья уже бурели и начинали опадать. Хлеб на полях засох — еще до того, как война превратила их не в грязь, а в серую пыль, заносившую черные пепелища.
Теперь эта почва принесла новый урожай: проросли зубы дракона, и навалили варварские орды. Рослые светловолосые воины толпились вокруг принесенных из священных рощ — мест кровавых жертвоприношений — тотемов, шестов и носилок с черепами или вырезанными из дерева грубыми изображениями медведей, кабанов, зубров, лосей, оленей, рысей и волков.
Закатный свет отражался от наконечников копий и щитов, от редких шлемов и от еще более редких кольчуг или панцирей, снятых с убитых легионеров. Большинство было без оружия — в куртках и узких штанах либо голые по пояс, может, с накинутыми на плечи мохнатыми звериными шкурами. Они ворчали, рычали, огрызались, горланили, вопили, топали, и звуки эти напоминали дальние, но приближающиеся раскаты грома.
Действительно дальние. Скользнув взглядом по теням, протянувшимся к варварам, Муний Луперк разглядел длинные волосы, стянутые в узел на затылке. Так заплетали их свебские
note 50 племена в центральной части Германии. Однако свебов было немного: должно быть, лишь небольшие отряды последовали сюда за дерзкими вождями, но это показывало, как далеко достиг призыв Цивилиса
note 51 .
Большинство заплетало свои гривы в косы, некоторые красили их в рыжий цвет или умащивали так, что они торчали на галльский манер, — видимо, батавы, каннинефаты, тунгры, фризы, бруктеры
note 52 . Остальные — местные и потому особо опасные — не столько своей численностью, сколько знанием тактики римлян. Ого, а вон конный отряд тенктеров
note 53 — вылитые кентавры: копья с вымпелами подняты, топоры приторочены к седлам. Конница восставших!
— Жаркая сегодня будет ночь, — сказал Луперк.
— Откуда ты знаешь, господин? — голос ординарца звучал не совсем твердо.
Совсем еще мальчишка, взятый на это место второпях после гибели опытного Рутилия. Когда пять тысяч солдат (не считая тройного количества рабов и прочего населения лагерей) отступают с поля боя в ближайшее укрепление, хватаешь то, что подвернется под руку.
Луперк пожал плечами.
— Привыкнешь понимать, что у них на уме.
Были и более существенные признаки. Рядом с рекой, позади скопища мужчин на этой стороне, вился дымок походных котлов. Женщины и дети из ближайших районов собрались, чтобы вдохновлять своих мужчин на битву.
Сейчас у них возобновились причитания по покойным. Луперк прислушивался. Они звучали все громче и отдавались далеко вокруг, похожие на визг пилы, с подспудным ритмом: ха-ба-да ха-ба, ха-ба-да-да. В хор вступали новые голоса, и все больший хаос смерчем раскручивался над станом.
— Я не думаю, что Цивилис решится напасть сегодня, — произнес Алет. Луперк освободил ветерана-центуриона
note 54 от командования остатками его отряда и назначил в свой штаб советником. Алет показал на частокол, торчащий над земляным валом. — Две последние атаки довольно дорого ему обошлись.
Там валялись трупы: вздувшиеся, бесцветные, в мешанине вывалившихся кишок и запекшейся крови, разбитого оружия, обломков примитивных укрытий, под которыми варвары пытались штурмовать ворота. Местами трупы заполнили ров. Из раскрытых ртов вывалились языки, объедаемые муравьями и жуками. У многих вороны уже выклевали глаза. Несколько птиц все еще пировали, насыщаясь перед наступлением ночи. Носы уже притерпелись к запаху и морщились, только когда ветер нес его прямо в лицо, а в приближающейся ночной прохладе запах становился все слабее.
— У него достаточно подкреплений, — ответил Луперк.
— И все-таки, господин, он не дурак, не безрассудная голова, разве не так? — настаивал центурион. — Он двадцать лет ходил с нами в походы, а то и больше. Я слышал, он отличился в Италии и удостоен был такого высокого звания, какое только возможно для наемника. Он должен знать, что у нас на исходе еда и другие припасы. Одолеть нас с помощью голода умнее, чем губить понапрасну воинов и осадные орудия.
— Верно, — согласился Луперк. — Я уверен, что именно так он и собирался поступить после неудачной попытки. Но он не может командовать этими дикарями, как римлянами, насколько тебе известно. — И сухо добавил:
— Наши легионеры в последнее время тоже грешат непослушанием, не так ли?
