— Ты хочешь сказать…
— Мы будем жить вместе.
— Ох, мой дорогой… — Из глаз Кристел снова потекли слезы. — Ох, я чувствую себя такой счастливой, — сказала она и уткнулась своей смешной пушистой головой мне в грудь. Я обхватил ее рукой.
— Хватит, цыпленочек, хватит, моя маленькая.
— Мы поселимся в деревне, в деревенском домике.
— И ты будешь моей маленькой хозяюшкой.
— Я буду так стараться. Я буду содержать дом в таком порядке и буду шить тоже… и мы могли бы ведь завести животных, верно? Цыплят, например, и собаку?
— Конечно. А по выходным дням я буду копаться в саду, и мы будем выращивать собственные овощи. И у нас будет камин, и зимой по вечерам, когда ветер будет завывать вокруг дома, мы будем сидеть и слушать радио.
— О да, да! И ты будешь изучать китайский.
— Да. В самом деле? Я буду сидеть и изучать китайский, когда ветер будет завывать вокруг дома? Что от меня к тому времени останется?
— И ты будешь учить меня французскому, как мы когда-то говорили?
— Да, да. Все будет так, Кристел, милая моя, все будет так, и мы будем счастливы, да, будем, вот увидишь, только подожди немного.
ВТОРНИК
Наконец настал вторник. Я почти не спал. Непривычность бессонницы превращала ее в физическую пытку. Квартира без мальчишек казалась пустой и печальной. Ночью я слышал, как со скрипом полз лифт, и звук был такой одинокий. Встал я рано, приготовил себе чай и, вздрагивая от холода, сел его пить. Судя по всему, отопление выключили совсем.
С первой почтой пришло письмо со штемпелем………, написанное корявым почерком. С трудом разобрав его, я прочел:
Дарагой сер,
Я получила ваше писмо мистеру Османду, который жил тут у меня жилцом, так он на прошлой неделе помер. А все из-за пилюль от бессонницы, сказал доктор, я продала его книшки в счет квартерной платы — он ведь задолжал мне за много месяцев и все равно остался должен потому как книшки его ничево не стоят, сказал лавочник. Да и на похороны пришлось потратиться — не получили мы никакой помощи так что я заплатила за все из своего кармана, но сделала все по чести. А потом еще потратила несколько фунтов на умывальник а то ведь он сломал его когда падал да и ковер весь испачкал потому как пилюли эти в желудок ему ударили. А как вы вроде его родственник потому других у него нет, никто ведь не приезжал к нему, я и посылаю вам счет за квартерную плату что он мне остался должен и за похороны и за ковер и умывальник, надеюсь получить от вас деньги обратной почтой — я с юристом советовалась.
Ваша искренне Дж. Парфит (миссис).
Я скрутил это послание в шарик и постарался отогнать от себя картину смерти мистера Османда, которая возникла у меня. Какое отчаяние заставило его в последнюю минуту кинуться ко мне за помощью? Лучше об этом не думать.
О том, чтобы идти на службу, и речи быть не могло. Просто надо было как-то провести день. Некоторое время я бродил по квартире, потом вышел прогуляться. Замерзший снег образовал скользкие темно-серые бугры на тротуаре. Я зашел в парк, но там меня ждал образ Китти с разрумянившимся лицом, обрамленным темным мехом капюшона, и мне захотелось дойти до Ленинградского сада. Бурые листья замерзли в снегу, из которого острыми копьями торчали травинки. Я медленно бесцельно побродил по парку. Это место несомненно навсегда для меня испорчено. Наверное, правильнее было бы вообще уехать из Лондона.
Резкий холод наконец погнал меня домой, и я попытался, как положено, что-нибудь съесть, но сам акт открывания консервированных бобов был столь ординарен, тогда как в жизни моей уже ничто не было ординарным, что я чуть не заплакал. Я не плакал многие, многие, многие годы — не заплакал и сейчас. Но такая печаль нахлынула на меня, такое острое чувство напрасно потраченной жизни и несостоявшегося счастья, которое могло бы быть, но которого не было. И, как ни странно, среди этого полного отчаяния на меня вдруг снова пахнуло теплом от предстоящей встречи с Китти — нашей последней встречи. Ибо, конечно же, это будет последняя встреча, как время от времени шептал где-то в глубине меня, далеко-далеко, некий голос.
Часов около трех в дверь позвонили. Ничего хорошего ни от кого из посетителей я ждать не мог, и тем не менее во мне возникла какая-то идиотская надежда. Это был Джимбо Дэвис.
Я уставился на него.
— А Кристофер уехал.
— Я знаю. Я пришел к вам.
— Ко мне? Зачем?
— Просто проверить, что у вас все в порядке.
— А почему, собственно, у меня должно быть что-то не в порядке?
— Сам не знаю. Я подумал, может, вам одиноко, Крис сказал, что вы ушли со службы. Можно войти?
Я впустил его, автоматически зашел в кухню и поставил чайник. Заварил чай. Джимбо стоял и смотрел на меня.
— Не хочешь поесть? У меня есть бобы и хлеб с маслом. И еще овсяное шоколадное печенье — только оно довольно старое.
— Спасибо. Я съем печенья.
Мы оба сели. Я ни разу еще не разговаривал с Джимбо. Он сидел, прихлебывая чай и глядя на меня большими блестящими карими глазами. Волосы у него были каштановые — в цвет глаз — и довольно короткие — очевидно, чтобы не мешали, когда он танцует. Он сидел с какой-то каучуковой грацией, точно восточный бог, поставив ногу на стул, высоко вздернув колено. Я сидел и позволял ему разглядывать меня. Он что, считает, что я схожу с ума?
— Вы слышали, Мик снова угодил туда.
— Вот как? Отлично.
— Его забрали теперь уже за другое.
— А как поживают «Чайки»?
— Прекрасно. Крис и Лен вместо Мика взяли теперь Фила.
— Фила?
— О, вы же не знаете Фила. Они переехали к нему в дом. У него есть дом.
— Счастливчик этот Фил.
— Крис очень на вас обиделся!
— А я обиделся на него.
— Это правда, что Томми выходит замуж?
— Да.
— А что вы будете делать?
— Буду заниматься повседневными делами и обычными обязанностями.
— Вы уже нашли себе работу?
— Нет.
— Вы верите в астрологию?
— Нет.
— Я не убежден, что я верю. Но, мне кажется, что-то тут есть. То есть я хочу сказать, само собой разумеется, что на все есть причина. Иначе зачем было бы запускать ракеты на Юпитер. Вы подумайте только! Запускают этакую штуку, она летит на Юпитер и все там фотографирует. Ведь нельзя было бы это сделать, если бы все не было предопределено, иначе ракеты терялись бы, верно ведь? И теперь научились предсказывать угасание звезд за несколько веков. А вы верите в летающие тарелки?
— Нет.
— А я, по-моему, верю. Подумайте только: столько миллионов планет, таких же, как наша, — кто-то ведь должен же быть там, на них, но они так далеко, что надо быть необыкновенно умным, чтобы добраться до нас. Мне, например, приятно было бы думать, что на нас смотрят какие-то существа высшего порядка, а вам?
