Я все еще ощущал запах духов леди Китти, словно он пропитал мою одежду, пока она проходила мимо. Я попытался представить себе ее лицо, но лишь смутно видел перед собой темные волосы и темные глаза. Темно-синие? Темно-карие? К этому времени я уже твердо решил, что все это мне показалось. Она никак не могла знать, кто я. Возможно, она почувствовала, что кто-то поднялся по лестнице следом за ней — какой-то любопытствующий нахальный клерк. Она, наверно, даже не заметила меня, когда я спускался вниз. Она-то ведь к той истории никакого отношения не имеет. Хотя сейчас мне пришло в голову, что я ни разу не задумывался над тем, как Ганнер обрисовал своей второй жене гибель первой. Я просто не в силах был заставить себя вызвать в памяти образ Ганнера — как он говорит, что думает, как мыслит, и я постарался закрыть для себя эту тему.
На улице уже стемнело. Голова у меня раскалывалась от виски. Я чертил в блокноте пересекающиеся круги и рассеянно слушал нескончаемую болтовню Реджи и миссис Уитчер. Сколько пройдет времени, прежде чем все у нас в учреждении узнают, что я натворил? Станет ли это всеобщим достоянием? Ведь разница между тайным позором и публичным — огромная.
До меня долетело имя Ганнера, и я стал прислушиваться. Миссис Уитчер говорила о леди Китти:
— Она дочь какого-то мелкого ирландского лорда.
— А разве она не из еврейской банкирской семьи?
— По материнской линии — да, она наполовину еврейка.
— Представляю себе, до чего она избалована.
— О да, а уж с какой фанаберией. Вы знаете, у нее есть горничная, причем темнокожая!
— Негритянка в тюрбане? Вот смехота!
— Нет, по-моему, индианка, словом, темнокожая. Они с Джойлингом, конечно, объехали весь свет. Как, Хилари, опять удираете? Ну, вы прямо как чертик, выскакивающий из коробочки.
Я вышел из комнаты и затем из здания. Подняв воротник пальто, чтобы защититься от сырого, пронизывающего ветра, зашагал по Уайтхоллу куда глаза глядят. Темнокожая горничная. Бисквитик.
Я сидел, по обыкновению, у Артура, поскольку был вторник. Мы съели холодный язык с картофелем и консервированными бобами, затем — сыр, бисквиты и бананы. Артур, во всяком случае, ел, а я притворялся.
Я немало всякого передумал с тех пор, как ушел со службы. И прежде всего решил, что надо придерживаться правил, как я делал всегда. Надо регулярно ходить на работу. Соблюдать мои «дни». Иначе я превращусь в сумасшедшего — нельзя бродить без цели по Лондону и жить в метро. Пытался я в отчаянии размышлять и над проблемой Бисквитика, но размышления мои были весьма туманны. Возможно ли, чтобы Бисквитик была горничной леди Китти и та посылала ее следить за мной? Я решил прийти к выводу, что это невозможно: хватает у меня забот и без столь кошмарных, диких мыслей, и я усилием воли пресек все дальнейшие размышления на эту тему. А пока мне надо позаботиться о том, чтобы поразумнее и подостойнее довести до конца вечер с Артуром, сохранив остатки моего авторитета и статуса. Нельзя допустить, чтобы мои отношения с Артуром переросли в открытую враждебность или были взорваны хаосом эмоций.
— Что ты скажешь о вине, Артур?
— Что?
— Что ты скажешь о вине?
— О, отличное, да, отличное.
— Оно, конечно, дешевое, но эти малоизвестные французские крепленые вина совсем не плохи, если дать им немного подышать.
— Это… да… именно это самое вино мы пьем у Кристел, верно?
— Нет, то — испанское вино.
— Хилари, вы бы не возражали, если бы мы назначили день?
— Какой день?
— День, когда мы с Кристел… обвенчаемся.
Я уставился на каминный экран с изображением Эмпайр-Стейт-билдинга и на пыль, каким-то образом сумевшую прилепиться к вертикальной поверхности.
— Когда же?..
— Я был в отделе регистрации, и… надеюсь, вы не станете возражать… если это будет скоро… я хочу сказать, через… неделю или около того…
— Через неделю или около того?
Я словно услышал голос Клиффорда Ларра, произносящий: «Этому не бывать». Сдержит ли Клиффорд свое нехотя данное обещание не вмешиваться?
— Да… я хотел бы, чтобы это произошло поскорее, если вы не возражаете…
— Ты теперь часто видишься с Кристел? — спросил я.
— Нет, нет, я бываю у нее как всегда.
Бедные ребята. Все это ведь из-за меня. Они боялись хоть что-то изменить, хоть что-то передвинуть без моего разрешения. И, однако же, после того, как они сходят в отдел регистрации — «через неделю или около того», — мир станет для них совсем другим. Как сказал Клиффорд, Кристел — моя собственность, пока не станет собственностью Артура. Не следует ли мне дать им свободу, сказать сейчас Артуру, что он должен чаще видеться с Кристел, что Кристел нуждается в защите? А что делает сейчас Кристел, пока я бражничаю с Артуром? Сидит дома одна. И вообще что делает Кристел большую часть времени, когда я занят чем-то другим? Я об этом никогда не думал. Разве я и сейчас еще не надеюсь, что Клиффорд как-то вмешается и поломает ее брак с Артуром? Он, наверное, мог бы это сделать. Достаточно было бы одного его визита. Так что пусть Кристел остается одна, пусть ждет. О, зачем же мучит меня Артур необходимостью принять это страшное решение, когда и так уже столь многое делает нормальную жизнь невозможной!
— Вы не хотите венчаться в церкви?
— Для этого надо дольше ждать, и потом…
— А вы оба ужасно торопитесь…
— Нет. То есть я хочу сказать…
— Не будем пока ничего назначать, — сказал я. — Я поговорю с Кристел.
На лице Артура появилось на секунду выражение разочарования, обиды, он даже чуточку надулся.
— Хорошо.
Настала тишина; Артур раздраженно подергал себя за усы, потом стал тщательно протирать скатертью очки, а я крошил сыр и разбрасывал по столу крошки.
— Вы не возражаете, если мы поговорим о том, другом, деле? — спросил он.
— Каком другом деле?
— О Джойлинге.
— Ах, об этом. Если хочешь. Я-то считаю, что мы с ним покончили.
— Что вы собираетесь предпринять?
— Ничего.
— А что вы тогда предприняли — я хочу сказать, после того, как вышли из больницы? Вы написали ему или как-то дали знать?
— Нет.
— Значит, вы вообще ничего не сделали, чтобы?..
— Конечно, нет. Когда человек совершил такое, говорить уже не о чем.
— Не думаю, что согласен с вами, — сказал Артур. Вероятно, насупленный вид создавал впечатление, что он заносчив. — Я считаю, что вы могли бы ему написать. Я бы написал.
— «Дорогой Ганнер, должен принести Вам искренние извинения…»
