Когда на моих часах стрелки показали половину шестого, я встал и убрал все бумаги со стола. Из-за тумана Биг-Бена не было видно. Эдит и Реджи уже ушли. Они сказали: «До свидания», и я сказал им: «До свидания». Ни к чему заводить излишних врагов, даже если весь мир раздражает тебя до такой степени, что кричать хочется. Я надел пальто и кепку и решил отправиться в бар на станции Слоан-сквер и просидеть там, пока не настанет время идти к Томми. Я не сомневался, что Томми будет действовать мне на нервы. Еще один пропащий вечер. Я начал спускаться по лестнице. Я уже дошел до последнего марша, когда увидел в холле Ганнера, разговаривавшего с Клиффордом Ларром. Он отпустил какую-то остроту и теперь смеялся, по обыкновению раскачиваясь и захлебываясь слюной. Он был в пальто и либо только что пришел, либо уходил — по всей вероятности, уходил. Я застыл на месте. Клиффорд увидел меня и, незаметно продолжая наблюдать за мной, что-то любезно сказал Ганнеру. Я тихонько попятился вверх по лестнице. В этот момент Ганнер обернулся. Бегство стало невозможным. Я быстро спустился с лестницы и направился через холл к двери на улицу. Ганнер и Клиффорд молча провожали меня взглядом. Я прошел мимо, не глядя на них — лишь слегка наклонил голову в поклоне или кивке. Я шел так быстро, что у самой двери поскользнулся и изо всей силы ударился плечом о стену. Выскочив на улицу, я спотыкаясь сбежал вниз по ступеням.
В воздухе стоял туман. Обычные в час пик толпы спешили по улице — люди шли, закутавшись в пальто, опустив голову, сунув руки в карманы, — горбатые, расплывающиеся тени. Звука шагов слышно не было, словно все ступали на цыпочках. Сырая, насыщенная испарениями мгла желтовато клубилась вокруг фонарей, бурой массой сгущалась между ними — видно было не далее десяти ярдов. Холодный, сернистый, насыщенный копотью, отравленный воздух проникал в легкие, оседал в горле, наполняя ознобом тело. Автомобили с без толку зажженными фарами, освещавшими лишь туман, длиннющей вереницей осторожно, медленно ползли друг за другом. И все это сверху накрывала толстая мягкая тьма.
У меня было такое чувство, точно меня сейчас разорвет от бешеной ярости. Я судорожно заглатывал туман и вскоре закашлялся. Я чувствовал себя униженным, сраженным, раздавленным. Подумал было о том, чтобы вернуться и встать перед Ганнером, — зачем? Я ведь пробежал мимо него, точно пес, ожидающий пинка ногой. А выходя на улицу, чуть с позором не свалился. Я ведь даже не посмел взглянуть ему в лицо. Однако с лестницы я рассмотрел его лучше, чем в тот, первый раз. Он, конечно, располнел, но не так постарел, как мне показалось при нашей первой встрече. Светлые волосы, в которых за это время появилось немало седины, пышной короной окружали большую лысину. Лицо, некогда розовое и гладкое, потемнело и стало жестким. Он слегка сутулился, однако впечатление энергичности, напористости и большой жизненной и даже физической силы по-прежнему оставалось.
Я шел, раздираемый сомнениями и яростью. Я чувствовал какую-то необоримую ненависть к Ганнеру, желание с размаху ударить его по лицу. И в то же время мне хотелось вернуться и — не драться, а поговорить с ним… выправить гнусное впечатление перепуганного пса, которое я мог на него произвести. Я даже остановился и постоял среди медленно спешивших по домам людей, раздумывая, не вернуться ли все же. Но что, если его нет в холле. Что, если он уже ушел к себе наверх. Что, если мне придется подняться по лестнице, постучать в дверь его кабинета, войти и… я уже сейчас чуть не терял сознания от страха. Я понимал, что не смогу этого сделать. И я медленно двинулся дальше, пережевывая свое горе и стыд.
Я дошел до конца Уайтхолла и остановился, дожидаясь вместе со множеством других людей, чтобы огонь светофора прервал движение транспорта и мы могли перейти дорогу к станции метро Вестминстер. Красноватое пятно, маячившее высоко над нами, было освещенным циферблатом Биг-Бена. Я стоял, свесив руки, зажатый со всех сторон такими же, как я, человеческими существами, — вконец разладившийся механизм. И тут, как раз когда огонь светофора начал меняться, какая-то женщина, стоявшая позади, протиснулась вперед и встала рядом со мной. Рукава наших пальто соприкоснулись. Это была Бисквитик.
На ней было темно-синее драповое пальтишко с откинутым капюшоном. Черный глаз ее сверкнул рядом со мной. Ни она, ни я не смотрели друг на друга. Загорелся зеленый свет, и мы зашагали в густой движущейся толпе через дорогу. Когда мы достигли противоположного тротуара, я замедлил шаг — она тоже; мы шли по-прежнему, ни она, ни я не глядя друг на друга. Когда мы уже почти подходили к метро, я сказал:
— Передай, пожалуйста, привет леди Китти и скажи ей, что я вполне могу обойтись без ее шпионов.
Мы достигли ярко освещенного входа в метро, и я начал сворачивать или, вернее, протискиваться к нему. Бисквитик схватила меня за рукав.
— Пожалуйста. Пойдемте на мост.
Я повернул назад, и мы пошли вместе — теперь уже не с толпой — к набережной, затем пересекли мостовую и вышли к Вестминстерскому мосту. Мы молча прошагали до середины моста и остановились. Лишь отдельные прохожие шли мимо, а вообще на мосту было на редкость уединенно — точно мы стояли среди Хэмпстедской пустоши. Здесь туман закрутился темно-бурым газовым цилиндром, слегка расплывавшимся там, где горел фонарь. Яркая линия очерчивала выступы Палаты общин, но само здание казалось лишь бледным пятном, светлой вмятиной в темноте. Как и лунообразный лик Биг-Бена в вышине. Где-то на реке, ниже по течению, ухали в густом тумане гудки, и вой их был глухой, влажный, печальный. Я повернулся к Бисквитику. Она смотрела на меня из-под темной кромки капюшона, и ее узенькое личико было мокрым и взволнованным. От тумана волосы у нее были тоже мокрые и уже не такие черные, а словно припорошенные мелкими серыми капельками. Толстая коса змеилась по шее и исчезала под пальто. Она стояла, засунув руки в карманы, чуть запрокинув голову. Я осторожно положил локти на ее мокрые плечи и поцеловал в длинный, изогнутый, аристократически изысканный, арийский рот. Губы у нее отзывали туманом, почему-то морем и были очень холодные.
— Ну, маленькая принцесса…
Она продолжала смотреть на меня снизу вверх настороженно, с каким-то острым любопытством. Затем вынула руки из карманов и, вцепившись в клапаны на карманах, завладела моим пальто. Я снова поцеловал ее.
— Ну, девочка моя, Бисквитик… пошли куда-нибудь, займемся любовью. Ты теперь уже достаточно погонялась за мной. Пора получать вознаграждение. — Видно, такая уж мне выпала на этой неделе планида — заниматься любовью с девчонками. Весьма необычно.
— Откуда вы узнали? — спросила она.
— О чем? О том, что ты — горничная леди Китти? Так ты в самом деле горничная леди Китти?
— Да.
— Это было просто предположение. Неважно. Не будем об этом говорить. Пошли ко мне и займемся любовью.
Она рассмеялась:
— Какой вы смешной!
— Это ты смешная — бегаешь за мной повсюду, мисс Александра Биссет. В каком чине был твой батюшка?
— Полковник.
— Я тебе не верю. Он был женат на твоей матери? Топкое личико Бисквитика слегка насупилось, затем она сказала:
