— Привет, я так и думал, что обнаружу вас здесь. Рядом со мной стоял Клиффорд Ларр. Я почувствовал острое раздражение — ну, чего он пришел?
— Швейцар сказал, что вы выскочили из здания, себя не помня.
Я молчал.
— Должен признаться, меня снедает любопытство. Ну, наконец вспомните же о себе, пожалуйста. И объясните мне, как понимать эту совершенно потрясающую сцену, которую я только что прервал.
— Ганнер… что-нибудь сказал вам?
— Конечно, нет. Он тотчас заговорил о делах с таким хладнокровием, что дальше некуда. Мне, правда, было бы любопытно пощупать в этот момент его пульс. Дайте-ка мне ваш пощупать.
Я сбросил со своей руки руку Клиффорда и двинулся по мостику назад. Он шел со мной рядом, смеясь своим нервным, раздражающим смехом.
— Так что же это было — сцена примирения? — Клиффорд улыбался, но он вышел без зонта и сейчас явно жалел об этом: ведь его прекрасная шляпа могла промокнуть. Он снял ее, внимательно осмотрел, перестал улыбаться, стряхнул, надел на голову и снова заулыбался. Я шагал с непокрытой головой, держа в руке кепку, — мокрые волосы прилипли к моей шее и лицу.
— Нет. — Это ведь не была сцена примирения. А нечто таинственное, непонятное, и чего там было больше — надежды или страха, я сам не знал. Но в тот момент между нами царило глубокое взаимопонимание — это была минута сродни тем, когда молния расщепляет скалы, землетрясение разбрасывает камни во все стороны, разверзаются горы. Всего этого я не мог объяснить Клиффорду. Я жестом дал ему понять, чтобы он оставил меня одного, и опустился на мокрую скамью у края воды. В исхлестанном дождем парке, казалось, не было никого, кроме нас двоих. Две-три яркие дикие утки подплыли и уставились на нас своими глазками-бусинками.
Клиффорд вытер скамью носовым платком и сел рядом со мной.
— Что это в таком случае было? Вы должны мне рассказать. Что-то случилось, несомненно, случилось. Я умру от любопытства.
— Между Ганнером и мной? — переспросил я. — Ничего не случилось. Я просто делаю то, что она мне велела.
— Она?
— Леди Китти.
— Боже… правый… — Клиффорд уставился на меня и несколько раз тихонько присвистнул. — Так вы говорили с ней?
— Я виделся с ней раз, — сказал я, — по ее просьбе. Она попросила меня встретиться с Ганнером, только и всего.
— Только и всего! Но зачем? Чтобы… ну, видимо, чтобы успокоить нервы всех заинтересованных лиц. Но даст ли это что-нибудь, может ли дать? Ведь что угодно может произойти. Какая смелость — я хочу сказать: с ее стороны. Если уж на то пошло, чертовски дерзкое предприятие!
— Мне и самому хотелось повидать его, — сказал я, — только я бы не посмел без нее. Он не знает, что она меня об этом просила. — Мне ненавистен был тон Клиффорда, его манера говорить. Мне хотелось, чтобы он ушел и оставил меня одного с моими нелегкими мыслями. Мне было также не по себе оттого, что я упомянул о леди Китти. Но мне хотелось положить конец его издевкам, противопоставить его подтруниваниям полнейшую откровенность и простоту.
— Вот фокусница!
— Вы с ней встречались?
— Да, — сказат Клиффорд, — я видел ее дважды на коктейлях.
— И что вы о ней думаете?
— Шикарная, по-моему, штучка. Я вовсе не хочу сказать ничего дурного. Я уверен, что она образец самого строгого поведения. В конце концов у нее достанет ума вести себя осторожно. Но она из тех многочисленных женщин, которые начинают хлопать ресницами при виде любых брюк, — этакая непременная кокетка. Она флиртовала с премьер-министром. Я полагаю, флиртовала и с вами.
— Нет. — Разве я сумею передать ее рассудительную серьезность и в то же время милую благосклонность ко мне? Впрочем, я и не собирался этого делать.
— Так или иначе, я вижу, она купила ваше благорасположение. И вы, повинуясь ее приказу, отправились повидать нашего друга Ганнера. Что же произошло?
— Ничего. Я только вошел. Вы слишком быстро появились.
— Бог ты мой, как жаль… Значит, я испортил трогательную сцену? Что он сказал?
— Я же говорю вам — ничего.
— Вы помиритесь, — сказал Клиффорд. — Мне это совершенно ясно. Все произойдет очень по-дружески и очень поучительно. Он простит вас. Вы порыдаете друг у друга на плече и станете неразлучными друзьями отныне и вовеки. Вы будете ужинать по средам на Чейн-уок и обедать с Ганнером в его клубе по пятницам. Они будут показывать вас друзьям, как раскаявшегося злодея, ибо эта история, конечно, обойдет всех и вся: уж леди Китти позаботится об этом.
— Уйдите, пожалуйста, — сказал я.
— У вас установится чудесная дружба с Ганнером: он будет источать великодушие, а вы будете наслаждаться своей маленькой радостью, что вас простили, и будете униженно улыбаться, и оба радоваться друг другу, как сумасшедшие. Какие вас скрепят узы, как сладостно будет их чувствовать! Он купит вас с потрохами, — собственно, леди Китти уже купила вас для него. Она, наверное, удивилась, обнаружив, как дешево вы стоите. Ну, что, взбесил я вас?
— Клиффорд, уйдите, будьте добры. И ради всего святого, не повторяйте того, что я вам сказал, никому.
— Не волнуйтесь. Я ведь здесь не задержусь.
— Что это значит?
— Скоро умру.
— Ах, это. Ну, мотайте отсюда и наглотайтесь этих ваших таблеток от бессонницы, если уж вам так хочется. Только оставьте меня в покое, хорошо?
Клиффорд поднялся со скамьи и растворился, как тень. Я тотчас забыл о нем. Хохлатые утки вернулись. Они словно стали еще забавнее.
Была среда, вечер. Я проболтался дольше обычного в баре на Ливерпул-стрит и был изрядно пьян. Мистер Пеллоу, с которым я поднимался в лифте, принялся подробно рассказывать о том, как он получил новое место учителя, но при этом умолчал об увольнении с предыдущей работы, и как все это выплыло, и что сказал директор, и что сказал учитель истории, и как расстроились мальчики, когда ему пришлось расставаться с ними, хотя преподавал он им всего три дня. Рассказ этот занял известное время, и мне пришлось зайти к мистеру Пеллоу, чтобы его дослушать, и я пил его виски и сочувствовал ему, а сам думал о Ганнере и прикидывал, что я должен и чего не должен дальше делать. Страх и смертельная тревога вернулись.
Как только я вошел в свою квартиру, я сразу понял, что у нас — женщина. Из комнаты Кристофера доносились какие-то звуки, слышался несомненно женский кашель. На секунду я подумал — и сердце у меня упало, — что это, может быть, леди Китти. Исключено. Бисквитик? Скорее всего Томми. Я уже был в дверях, когда Лора Импайетт появилась в передней и схватила меня за локоть.
— Нет, не уйдете! Ах вы, трус! Неудивительно, что у вас нечиста совесть! Я жду вас целый век. Кристофер был так мил. Он пел для меня.
— Пусть и дальше поет, — сказал я. Я прошел в кухню, сбросив по дороге мокрое пальто. Лора, продолжая кудахтать, подняла его с пола, повесила на вешалку и последовала за мной. Кристофер, в длинном индийском одеянии, с деревянными бусами на шее и потусторонней улыбкой на лице, тщательно причесанный, медленно закружился в прихожей, раскинув руки, притоптывая и напевая что-то себе под нос.
