Моя любимая.
Я очень волнуюсь по поводу твоей встречи с Г. В самом ли деле ты хочешь его видеть? Если в течение дня ты решишь, что не хочешь, — позвони мне на службу. Если ты не позвонишь, я подойду к твоему дому около семи и буду ждать — заходить я не стану: пусть он, когда приедет, увидит меня. В таком случае, если я тебе понадоблюсь, ты сможешь открыть окно и крикнуть. Надеюсь, ты не позволишь ему задерживаться. Мне хотелось бы поговорить с тобой сразу после того, как он уйдет.
С самой нежной любовью — X.
Я только поставил точку, как услышал, что кто-то вошел в комнату, и обернулся. Это был Артур. Он, видимо, выздоровел после гриппа. Выглядел он весьма бледным. Он вошел, взял стул Реджи, поставил его рядом со мной и сел.
— Привет, Артур. Я не ожидал увидеть тебя сегодня. Твой грипп прошел?
— Да. Я чувствую себя отлично. Хилари, это правда, что вы подали в отставку?
— Эта новость уже всех облетела? Да.
— Мне сказал швейцар. Почему?
— Ты знаешь — почему.
— Ох, батюшки, ох, батюшки! Что же вы будете делать? Лицо Артура все сморщилось от сочувствия и волнения, усы его ходили ходуном. Мне захотелось его ударить.
— Поеду в Австралию.
— В Австралию?! С Кристел?
— Хилари, это, конечно, неправда, что вы подали в отставку? — Голос Эдит Уитчер.
— Мы-то считали вчера, что вы шутите! — Голос Реджи Фарботтома.
Артур поднялся. Он сказал:
— Вы ведь придете сегодня вечером, да? Я же не заразный.
— Хилари, какого черта вы подали в отставку?
— Послушайте, вы же сами отдали Эдит свой стол, никто у вас силой его не захватывал.
— Но, Хилари, почему?
— Захотелось сменить место, — сказал я, повернувшись к ним. Артур был уже у двери. Я видел в профиль его лицо, погрустневшее при мысли о том, что Кристел отправляется в Новый Южный Уэльс. — Мне до смерти надоела эта жалкая монотонная жизнь.
— Ну, по-моему, все мы…
— Я решил, что настало время немного встряхнуться. Взяться за что-то повое.
— Но за что?
— Хочу открыть парикмахерскую!
— В Австралии, — добавил Артур.
— Хилари собирается открыть парикмахерскую в Австралии!
— Что у вас тут происходит? — спросил, входя, Фредди Импайетт. — Хилари, вы в самом деле подали в отставку? Почему, черт возьми?
Остальные, к которым теперь присоединились еще Дженни Сирл и Скинкер, отступили из уважения к высокому рангу Фредди. Он сел подле меня на стул, который только что занимал Артур. Совсем как врач, пришедший к больному.
— Просто решил сменить место.
— Но почему… для этого нет никаких оснований… Быть может, стоило бы обсудить это…
Мне вдруг пришло в голову, что Фредди может подумать, будто я ухожу в отставку из-за Лоры! Неужели он считает, что я влюблен в нее? Или что она влюблена в меня? Ну и пусть считает.
Я придал лицу похоронное выражение.
— Просто я подумал… что пора куда-то передвинуться… Лицо у Фредди было очень встревоженное. Он был порядочным, глупым, гуманным человеком.
— Не надо ничего делать в спешке. Вы знаете, что потеряете право на пенсию? Я очень надеюсь… Послушайте, мы ведь увидим вас в четверг, как всегда, верно?
В четверг!
— Да, конечно, — сказал я, чтобы избавиться от пего. Он медленно вышел из комнаты. Остальные тут же придвинулись ко мне.
— Хилари, вы действительно уезжаете в Австралию?
— Хилари — просто герой.
— Мы бы все с радостью уехали в Австралию, только мы не такие храбрые, как Хилари.
— Хилари — великий человек.
ВТОРНИК
— Боже правый, Артур, что ты с собой сотворил?
Был вторник, вечер, и я зашел к Артуру. По дороге я довольно долго просидел на станции Слоан-сквер. По вторникам я избегал станции Ливерпул-стрит, опасаясь встретить Томми, когда она возвращается из Кингс-Линна. На столе у Артура уже стояла обычная жратва: язык, картофельное пюре с горошком, бисквиты и сыр, бананы. Я принес вино.
Я ведь видел Артура утром и сейчас вдруг обнаружил, что он за это время сбрил усы. Это поразительно изменило его внешность. Он выглядел моложе и интеллигентнее.
— Вы же сами мне советовали.
— Я?
— Да. Я однажды спросил вас, могу ли я как-то себя изменить, и вы сказали, что я мог бы сбрить усы.
— Я же говорил несерьезно. Тем не менее я считаю, что тебе без них куда лучше. Верно? А это еще что значит?
На полированном буфете Артура и на кресле с аэропланами в стиле art déco
[59]
в изобилии лежали яркие брошюрки бюро путешествий. Сиднейская гавань, сиднейская опера, многомильный залитый солнцем пляж, водные лыжи, сёрфинг, кенгуру…
— Меня ведь здесь ничто не держит, — сказал Артур. — Вот я и подумал, что мог бы тоже поехать с вами, если вы не возражаете.
— Куда поехать?
— В Австралию.
Я расхохотался. На минуту я почувствовал себя удивительно свободным, беззаботным, ко всему безразличным, как бывает с человеком, доведенным до предела отчаяния. Мысль, что я увижу Китти в четверг — хотя и увижу ее в четверг в последний раз, — заливала все мертвенным, однако же поддерживавшим жизнь светом. Еще одна благословенная, Богом данная передышка. А потом — пусть все летит в тартарары. Испытывал я и странное чувство мрачного удовлетворения от того, что буду завтра играть роль полицейского при Ганнере. Пусть Ганнер считает, что ему удастся изгнать призрак Энн, повидавшись со мной, и изгнать призрак Кристел, повидавшись с Кристел, но ему не избавиться от меня, не изгнать мой призрак. Я все еще тут. И, быть может, еще предстоит драка.
— Это была тоже шутка, — сказал я. — Ни в какую Австралию я не еду.
— О-о, — с облегчением выдохнул Артур. — А я с тех пор, как вы сказали, только и думаю об Австралии.
— Ну теперь можешь перестать думать.
Он собрал брошюрки и положил их аккуратной стопкой на буфет. Мы сели ужинать.
В обществе Артура мне стало немного легче. Частично это подтверждало мысль, к которой я пришел накануне, о том, что надо следовать заведенному порядку, какие бы неприятности ни ждали нас. Был вторник, и я сидел у Артура. Но было тут и еще кое-что. Человек маленький, неталантливый и нечестолюбивый, которому судьбой было уготовано провести жизнь в чулане, Артур, однако, обладал одним весьма существенным достоинством — он был безвреден. Это был добрый, бесхитростный, безвредный человек, и у него достало ума полюбить Кристел, понять Кристел, понять, чего она стоит. За это я испытывал благодарность к Артуру, которая как бы высвечивала его для меня. С практической же точки зрения он являлся для меня сейчас тем, с кем я мог говорить о ситуации, в какую попал. Собственно, он был единственным, с кем я мог об этом говорить, поскольку для Кристел это была слишком болезненная тема, а Клиффорд только отпускал язвительные шуточки.
