Будет ли лучше, если он останется один, спрашивал себя Тим, сможет ли он когда-нибудь вернуть то, что утратил, хотя бы малую долю прежней невинности? Будут ли наконец, если он останется один, его страдания и его боль чисты? Тогда он сможет справиться со зверем внутри. Побороть демонов. Да, когда он и Гертруда танцевали среди голубых цветов, они танцевали с демонами.
Он должен остаться один единственно ради одиночества. И, спрашивая себя, уйдет ли он в конечном счете от Дейзи, он знал: так же как лечь под милосердный красный автобус, он не решится на это ни сегодня, ни завтра.
Часть седьмая
— В это время скалы подступают ближе, — сказала Анна.
Смеркалось, но было еще светло.
Они вынесли столик на террасу и сидели, попивая белое вино. Сентябрьские вечера были очень теплыми.
— Да, — подхватила Гертруда, — они как бы расплываются в глазах, теряют резкость, не могу описать точнее…
— Понимаю, — сказала Анна, — и у меня тоже, они все будто скачут.
— А что бы вы сказали относительно того, какого они сейчас цвета? — спросил Граф.
— Розовые? Нет. Серые? Нет. И определенно не белые, хотя белесоватые.
— Пестрые, — сказала Гертруда. — Правда, пестрые — это не цвет. Сейчас я их вообще едва различаю, они танцуют.
— В польском языке, — заметил Граф, — слова, обозначающие цвет, употребляются также и в глагольной форме.
— Что вы имеете в виду? — не поняла Гертруда.
— Там говорят не просто: «это вещь красная», можно и так: «эта вещь краснится».
— Очень любопытно, — сказала Анна. — Значит, цвет воспринимается как активно исходящий из предмета, а не пребывающий пассивно в нем.
— Совершенно точно.
— Скалы определенно розовятся! — воскликнула Гертруда. — Смотрите, они изменились… а теперь снова стали расплывчатыми. Господи, какой покой!
Все на минуту замолчали, слушая вечер.
— Цикады умолкли.
— Такая тишина, такой покой, лист не шевельнется.
— Все недвижно, кроме скал!
— Посмотрите на листья ив и олив — они просто замерли, и у каждого серебряная каемка.
— Как на картине, — заметила Анна.
— Еще вина? — спросил Граф.
— Граф у нас ведает вином, — сказала Гертруда.
— Завтра мне нужно будет съездить за покупками, — объявила Анна.
— Всегда ты у нас ездишь по магазинам, — сказала Гертруда.
— Ну, водитель должен этим заниматься. А мне еще нужно заехать в гараж заправиться.
— Мы с тобой.
— Нет-нет, вы двое должны пойти погулять.
Анна привезла Гертруду и Графа в «Высокие ивы» на «ровере» Гая. Все время после его смерти машина простояла на приколе, но оказалось, что она на ходу. Гай, рачительный хозяин, оставил ее в идеальном состоянии. Анна, только что получившая права, поначалу нервничала, и большая мощная машина наконец решила ехать сама.
Мысль отправиться втроем во Францию возникла довольно неожиданным образом. Гертруда заявила, что Анне нужен отдых. В конце концов, она пятнадцать лет никуда не выезжала из Англии, и пора ей снова посетить Францию, Италию. Анна в ответ сказала, что, по ее мнению, это Гертруда нуждается в перемене обстановки, и если Гертруда хочет поехать за границу, то она поедет вместе с ней. В это время заглянул Граф, теперь регулярно бывавший на Ибери-стрит, и присоединился к разговору. Отдых Гертруде безусловно нужен. Они принялись обсуждать, куда ей и Анне отправиться. Грецию не упоминали. Сама Гертруда и предложила поехать в «Высокие ивы». Анна догадывалась, что она хотела выдержать натиск мучительных воспоминаний о счастье, испытанном здесь с Тимом, и навсегда освободиться от них: сначала был призрак Гая, теперь — Тима. К этому времени стало казаться, что приглашение Гертруды Графу поехать вместе с ними было естественным, неизбежным, обычным проявлением вежливости. Удобно ли ему будет взять короткий отпуск? Почему бы ему не приехать и не пожить с ними хотя бы недолго? Ведь ему, несомненно, тоже нужно отдохнуть. Это была идея Графа, чтобы Анна отвезла их. (Граф, конечно же, не умел водить машину.) И он настойчиво уговаривал ее согласиться. Анну необычайно тронула и взволновала его просьба. Значит, Граф хочет, чтобы она везла его. Между водителем и пассажиром возникают особые отношения. Но потом она поняла, что целью Графа было перейти дорогу Манфреду. Граф обретал уверенность, становился сущим Макиавелли.
Они находились во Франции уже три дня. И все это время неизменно сияло золотом солнце и стояла жара. Анна, словно в зеркале, видела, как могла бы она быть счастлива здесь, если бы только не ее безответная любовь. Словно земной мир, от которого она была отлучена так надолго, вернулся к ней и стоял в позе кавалера, протягивающего к ней руки, приглашая на танец. Нет, неудачное сравнение. Скорее он был похож на дивное животное, лениво разлегшееся перед ней, тихо урча и позволяя любоваться собой. Анна никогда не любила монастырский сад. Он казался ей маленьким, неестественным и убогим. Она, когда подходила ее очередь, работала в нем, но без всякого интереса и радости. Монастырь был ее затвором, укрытием: крохотная келья, часовня, темные коридоры, пахнущие просфорами. В долине же царил, как сказала Гертруда, нездешний покой. Луг, на котором когда-то давно танцевали среди голубых цветов Тим с Гертрудой, сейчас пожелтел, сухая колкая трава казалась в вечернем свете ровной и шелковистой. Там и тут торчали розовато-лиловые круглые головки чертополоха. Старые скрюченные оливы протягивали остроконечные серебристые ветви, как заколдованные существа — скованные руки. Даже вечно трепещущие ивы вдоль ручья сейчас затихли. Только скалы двигались, таинственно живые в неверном свете. Это был их час. Днем они были резко, слепяще недвижны.
Пока отдыхающим большего не требовалось. Хватало потрясения от того, что они оказались один на один друг с другом. В дороге сюда, полной довольно принужденного веселья, было легче. Теперь же им, оказавшимся в этом, раз установленном, данном пространстве, неожиданно пришлось устраиваться, осторожно учитывая их отношения. Гертруда, конечно, определила каждому его комнату. Сама заняла большую спальню, бывшую ее и Гая. Анна получила маленькую угловую комнату с видом на две стороны: на долину и расщелину в скалах. Графу достался диван внизу в бывшем кабинете Гая рядом с гардеробной. Что до всего остального, то тут Анна взяла инициативу на себя. И правда, она казалась естественным лидером маленькой компании. Остальные двое с ленцой и смехом подчинялись ей. Анна закупала продукты и организовывала стол. Они решили обходиться простой пищей: хлебом, сыром, салатами, оливками и вином, отдавая дань фруктам, которых было в изобилии в это время года: инжиру, арбузам и теплым, золотистым и пушистым абрикосам. Всякая всячина из деревенских морозильников позволяла разнообразить эту диету. Анна, занятая своей ролью самозваной хозяйки, обнаружила, что спокойно может оставлять Гертруду и Графа одних. В других же случаях ссылалась на головную боль. И это не было притворством. Старый враг, мигрень, вновь стал навещать ее, возможно, из-за того, что она постоянно смотрела на те загадочные, пестрые, расплывающиеся в глазах скалы.
