— Отчаянно застенчива, бедняжка.
— Они и в миру остаются монашками.
— Ладно, я должен идти.
— Всего доброго, Мозес, дорогой!
— Мозес такой строгий.
— Вам не кажется, что он огорчен?
— По поводу Гертруды? Нет, не кажется.
— Кто знает, может, он сам подумывал.
— А я люблю Мозеса, — сказала миссис Маунт.
— О Белинтое есть новости? Почтил он Джеральда письмецом?
— Да, он на Гавайях.
— Любимчик Джеральда, как всегда.
— Откуда только у него деньги берутся?
— А я в этом году не еду отдыхать.
— Я поеду в Истборн, — сказала миссис Маунт.
— Манфред, наверное, как обычно, отправится в Цюрих по делам.
— Мне вот по делам удается ездить не дальше Фулема.
— А Эд едет в Париж.
— Я в Париже работаю, — сказал Эд.
— Нет лучше бизнеса, чем торговля картинами.
— Джеральд, я полагаю, собирается на развеселую конференцию то ли в Сидней, то ли в Чикаго, то ли еще куда?
— Нет, всего лишь в Джодрелл-Бэнк.
[116]
— Совершили за последнее время какие-нибудь открытия, Джеральд?
— М-м, как вам сказать… пожалуй, да…
— Прошу тишины, Джеральд сделал открытие!
Вспотевший дородный Джеральд поставил бокал.
— Я… не смог бы… объяснить…
— На свете есть, наверное, лишь парочка людей, кто понял бы.
— Вот именно, — кивнул Джеральд.
— Похоже, Джеральд очень встревожен.
— Я тоже. Что-то должно произойти, Джеральд?
— Ну… возможно…
— Джеральд говорит, что-то должно произойти.
— Он имеет в виду космическую катастрофу?
— Оставьте эти панические разговоры, — сказала миссис Маунт. — И налейте мне, пожалуйста.
— На прошлой неделе здесь была Мойра Лебовиц; такая стала красавица.
— «Повсюду женщины обучены нравиться, поэтому любая компания без них скучна».
— Чьи это слова?
— Гая, как ни странно.
— Я тут!
— Простите, Вероника. Сигарета найдется?
— Что найдется?
— Виктор говорит, что собирается заставить нас каждый день делать пробежку по парку.
— Он в своем уме?
— Между прочим, у меня есть свободный билет на «Аиду». Кто-нибудь хочет? Вероника?
— Терпеть не могу «Аиду».
— Вы тут говорили о Гертруде и Тиме, — сказал Виктор. — Есть какие-нибудь новости?
— Я был у них на коктейле, — сказал Манфред.
— Кроме вас, был кто-то еще?
— Нет.
— Вот подозрительно, — сказал Виктор, — но, похоже, у Тима Рида вообще нет друзей.
— Он не хочет знакомить Гертруду со своими пьянчугами приятелями, теперь ведь он стал буржуа.
— В конце концов, никто из нас не знает ни одного его товарища.
— Не очень-то мы их искали, — хмыкнул Джеральд.
— Я спрашивал Гертруду на сей предмет, — сказал Манфред. — Она говорит, он упоминал о каком-то малом по имени Джимми Роуленд. Но видеть она его не видела…
— Джимми Роуленд? — переспросил Эд Роупер. — Я знавал такого. Он торговал медными украшениями для пабов и прочими подобными вещами.
— Что до дам, кто-нибудь видел Сильвию Викс?
— Она, похоже, пропала бесследно. Манфред говорит, что приглашал ее.
— Кажется, придумала себе болезнь, лейкемия или вроде того.
— Ох, Виктор, не накаркайте, знаю, у вас сегодня был трудный день…
— Слушаюсь, Вероника. Возвращаясь к Тиму и Гертруде…
— Нельзя, Манфред не позволит, он считает, что это бестактно.
— Я не возражаю, — отозвался Манфред. — Просто хотелось временно переменить тему.
— Я лично думаю, что эта пара непредсказуема.
— Это и делает их бесконечно интересными.
— Анна… я только что услышал что-то невероятное… и ужасное.
Это говорил Граф.
Прошло две недели с явления ей Иисуса Христа, две недели, в которые мысль Анны неустанно работала. За это время она дважды видела Графа; первая встреча закончилась разгромом гостиной, вторая, неделю спустя, обошлась без подобных последствий. Кроме того, она один раз была у Гертруды с Тимом и другой — когда Гертруда была одна. Больше она ни с кем не виделась, за исключением мистера Орпена, дантиста. Сидела одна в квартире да бесконечно бродила по улицам Лондона.
Мистер Орпен запломбировал ей зуб, и теперь он не болел. Беседовать с ним было почти удовольствием. Человек рассудительный, он, хотя и приходился родственником Гаю, подчеркнуто отделял себя от Ибери-стрит. Анна интуитивно почувствовала, что он считает их снобами. Выяснилось, что он католик. Ему было известно о ее «отступничестве». «У вас страстный характер», — сказал он, и Анна не стала его опровергать. Они поговорили о политике Ватикана, в которой мистер Орпен на удивление хорошо разбирался.
С Гертрудой и Тимом Анна была весела, теперь это не составляло никакой трудности. Тим из кожи вон лез, чтобы понравиться ей, и она нашла его очень занимательным, хотя ее раздражали любящие взгляды, которые Гертруда постоянно бросала то на мужа, то на нее. Обе они знали, что где-то в глубине души они остались прежними подругами, но привычные связи были нарушены и восстановить их никак не удавалось. Гертруде и хотелось, и одновременно не хотелось поделиться с Анной интимными переживаниями. И Анна видела, что Гертруда рассчитывает чуть ли не каждое свое слово и жест. Гертруда медлила, пребывая в сомнении: не слишком ли еще рано, не слишком ли скоро после недавних шокирующих высказываний Анны приближать ее к себе. Она присматривалась к тому, как относится теперь Анна к Тиму, иначе ли, нежели прежде, и насколько серьезна эта перемена. Между тем они вели себя с церемонностью, нелепость которой была столь очевидной, что временами обе едва сдерживали улыбку.
Анна куталась в свою ужасную тайну. Она тоже была занята расчетами. Ее мозг никогда еще в такой степени не ощущал себя компьютером, сознающим ограниченные сроки своей работы и возможные механические повреждения. В последние две недели ей стали ясны многие вещи. Если она потерпит неудачу с Питером, Гертруда не должна узнать об этом. Частью личного ада, в который Анна вновь погрузилась, было следующее: если Гертруда узнает, что она безответно влюблена в Питера, то отношения ее с Гертрудой станут нестерпимыми. Возможно, ради чего-нибудь нестерпимое можно будет терпеть, невыносимое выносить, но так далеко Анна не могла заглядывать. Не могла она и представить, что Гертруда почувствует или сделает, если у Анны все получится с Графом; но тут она оставалась агностиком и беспокоилась меньше. Подобный исход терялся в слепящем сиянии, и, если бы Питер смог полюбить ее, все остальное стало бы на место.
