— Не будь занудой, Карман, — сказал Олбани. — Мне сейчас только твоих кукол-стихоплетов не хватало.
Кукан меж тем продолжал:
— Тысяча ночей потребна,
Чтоб понять, что леди — блядь.
Так слабо шуту сегодня
Шуткою войну начать?
И тут, подобно падающей звезде, что ослепительно прорезает тьму ночи невежества у меня в уме, я сообразил, о чем толкует призрак. И сказал:
— Не ведаю, что такое госпожа отправляет в Корнуолл, мой добрый Олбани, но вот намедни, будучи в Глостере, слыхал я, как солдаты бают о том, что Регана у моря войско собирает.
— Собирает войско? Это еще зачем? На трон Франции взошли кроткая Корделия со своим Пижоном — форсировать теперь канал будет чистой воды жеребятина. У нас по ту сторону крепкий союзник.
— Ой, так они не против Франции силы собирают, а против вас, милорд. Регана желает править всей Британией. Ну, так я, по крайней мере, слыхал.
— От солдатни? Под чьим это они флагом?
— Наемники, сударь. Им никакой флаг не свят, кроме прибытка, а разнеслась молва, что в Корнуолле любому свободному копейщику сулят добрую мошну. Ладно, пора бежать мне, сударь. Королю потребно кого-нибудь выпороть за грубости своей дочери.
— Несправедливо как-то, — рек Олбани. Все же приличный он человек в глубине души — Гонерилье эту искру пристойности в нем так и не удалось загасить. А кроме того, похоже, забыл, что собирался нечаянно меня повесить.
— Не тревожьтесь за меня, добрый герцог. Вам и так довольно тревог. Если за вашу госпожу причитается порка, пусть лучше достанется она вашему покорному шуту. А вы передайте ей, прошу, от меня, что кому-нибудь не рай всегда бывает. Прощайте ж, герцог.
И я, садня попой, весело отбыл спускать псов войны
[123]
. Хей-хо!
Лир сидел на коне у Олбанийского замка и орал небесам, как совершенно ополоумевшая личность.
— Пусть нимфы матери-природы пошлют ей грызуна величиной с омара, и заразит сей гнусный паразит собой все сгнившее гнездо ее деторожденья! Пусть змеи подколодные клыки свои в соски ее вонзают и там болтаются, пока все буфера
[124]
не почернеют и не рухнут наземь, подобно гнойным перезрелым фигам!
Я посмотрел на Кента:
— Скоро вскипит, а?
— Пусть Тор расплющит молотом ее кишки — и пылкий флатус сим произведется, от коего увянут все леса, ее ж саму от этой мощной тяги со стен зубчатых сдует прямиком в кучу навоза!
— Конкретного пантеона он не придерживается, верно? — уточнил Кент.
— О, Посейдон, пришли сюда свое отродье одноглазое, чтоб зрило в битуминозный ад ее души, и полыхали там у ней страданья самым анафемским пожаром!
— Знаешь, — сказал я, — для того, кто так гадко обошелся с ведьмами, король как-то перегибает с проклятьями.
— Согласен, — рек Кент. — И, если не ошибаюсь, все это на голову старшей дочери.
— Да что ты? — молвил я. — Ну да, ну да — вполне возможно.
Мы услыхали конский топ, и я оттащил Кента от подъемного моста — по нему с громом неслись два всадника, в поводу за ними еще шесть лошадей.
— Освальд, — сказал Кент.
— С запасными конями, — добавил я. — Поехал в Корнуолл.
Лир прекратил ругаться и проклинать и проводил глазами всадников, пересекавших вересковую пустошь.
— Что за нужда мерзавца гонит в Корнуолл?
— Везет письмо, стрый, — ответил я. — Слыхал я, Гонерилья приказала сообщить сестре все опасенья и добавить свои соображения притом
[125]
; а Регане и господину ее велено следовать в Глостер, а в Корнуолле не сидеть, когда ты туда прибудешь.
— Ах Гонерилья, подлая ехидна! — вскричал король, треснув себя по лбу.
— И впрямь, — подтвердил я.
— О злобная ты скилла!
— Это уж точно, — сказал Кент.
— Злодейка разорительная, зрела ты в своей израде!
Мы с Кентом переглянулись, не зная, что ответить.
— Я сказал, — рек Лир, — «зело разорительная злодейка, зрелая в своей израде!»
Кент руками подкинул на себе воображаемый изобильный бюст и воздел бровь, как бы уточняя: «Сиськи?»
Я пожал плечами, как бы подтверждая: «Ну да, сиськи вроде бы уместны».
— Вестимо, зело разорительная израда, государь, — рек я. — Годная, зрелая.
— Знамо дело, зело прыгучая и мягкая израда
[126]
, — рек Кент.
На сем Лир, словно бы стряхнув помрачение, резко выпрямился в седле.
— Кай, вели Курану оседлать тебе скорого на ногу коня. И поезжай в Глостер, сообщи другу моему графу, что мы едем.
— Слушаюсь, милорд, — ответил Кент.
— И еще, Кай, удостоверься, что с подручным моим Харчком все обстоит не скверно, — добавил я.
Кент кивнул и по мосту направился в замок. Старый король посмотрел на меня сверху.
— Мой черный симпатяга-дурачок, где же изменил я своему отцовскому долгу, отчего ныне в Гонерилье сия неблагодарность воспалилась таким безумьем?
— Я всего-навсего шут гороховый, милорд, но ежели гадать, я бы решил, что госпоже в ее нежные годы не помешало б малость дисциплины — для закалки характера.
— Говори смело, Карман, тебя за это не обижу я.
— Лупить сучку надо было в детстве, милорд. А ты вручил им розгу и спустил с себя штанцы
[127]
.
— Если ты будешь врать, я тебя выпорю
[128]
.
— Слово его росе подобно, — рек Кукан. — Держится, пока не рассветет.
Я рассмеялся — я же не только дурак, но и простак, — и вовсе не подумал, что Лир нынче переменчив, как бабочка.
— Пойду поговорю с Кураном — надо найти вам годного коня для путешествия, любезный, — рек я. — И плащ ваш захвачу.
Лир обмяк в седле — он обессилел, препираясь с небесами.
— Ступай, мой добрый друг Карман, — рек он. — И пусть рыцари готовятся в дорогу.
— И поступлю, — молвил я в ответ. — То есть поступаю.
