— А может, я и не заслужил праведного убиенья. — Лир всхлипнул. — Ни гром, ни дождь — не дочери мои: в жестокости я их не упрекну; им царства не давал, детьми не звал, — повиноваться не должны
[195]
. Но вы, угодливые слуги, в помощь злым дочерям вы всей небесной мощью обрушились на голову — такую седую, старую! О, стыдно, стыдно!
[196]
Меня наказывают за то, как я обошелся с собственным отцом. Ты знаешь ли, как я стал королем?
— Вытянул из камня меч и убил им дракона, нет?
— Нет, не было такого.
— Клято будь монастырское образование. Тогда хер его знает, стрый. А как Лир стал королем?
— Отец мой — я убил его. Я не заслуживаю благородной смерти.
У меня аж язык отнялся. Больше десятка лет я служил королю, а о таком и не слыхал. Рассказывали, что старый король Бладуд передал королевство Лиру, а сам отправился в Афины, где обучился некромантии. Потом он вернулся в Британию и умер от чумы, поклоняясь богине Минерве в храме города Бат. Но не успел я собрать мысли в кучку, чтоб достойно ответить, как небо расколола молния и осветила громадную тварь, что брела к нам вверх по склону.
— Что это? — спросил я.
— Демон, — ответил старик. — Боги прислали чудище, дабы отомстить мне.
Вся тварь была в какой-то слизи и шла так, будто ее только что слепили из той самой грязи, по которой она ковыляла. Я нащупал у себя на копчике кинжалы, а один вытянул из ножен. Под таким ливнем метать что-либо невозможно — я даже не ручался, что удержу клинок в руке перед броском.
— Меч, Лир, — молвил я. — К оружью, защищайся.
А сам встал и вышел из-под защиты куста. Крутнул в руке Куканом, чтобы рабочий конец его палки встал на изготовку, кинжалом же в другой руке описал замысловатый росчерк под струями дождя.
— Сюда, бес! У Кармана в кармане твой обратный билет в преисподнюю.
И я пригнулся в рассужденье отскочить вбок, когда тварь на меня кинется. Общим очерком зверь напоминал человека, но за ним тянулись долгие склизкие щупальца и с него стекал ил. Едва споткнется, я вскочу ему на спину и тогда попробую скатить его обратно по склону, подальше от короля.
— Нет, позволь-ка мне, — молвил Лир. Он вдруг скинул мокрую шубу и кинулся на монстра, расставив руки, словно бы отдавался ему всем сердцем. — Прикончь меня, безжалостный ты бог, вырви это черное сердце из груди самой Британии!
Я не успел его остановить, и старик рухнул прямо в объятия чудовища. Но, к моему вящему изумленью, хруста выдираемых с корнем членов или чвака мозгов не раздалось. Тварь бережно поймала старика и опустила наземь.
Я уронил руку с кинжалом и робко подался вперед:
— Оставь его, чудовище.
Тварь опустилась на колени и склонилась над распростертым Лиром. Глаза у старика закатились, и он весь подергивался, будто бы в падучей. Зверь перевел взгляд на меня, и я заметил светлые просветы в грязи на его морде. Имелись также и белки у его глаз.
— Помоги, — молвило чудовище. — Помоги перетащить его въ укрытье.
Я шагнул и стер грязь с жуткой морды. Обнаружилось вполне человеческое лицо, но так густо заляпанное грязью, что она стекала даже у него изо рта и пятнала ему зубы. Но все равно — передо мной был человек, а на руках его болтались то ли тряпки, то ли лозы, я не разобрал.
— Помоги бѣдному Тому унести его съ холода, — сказал он.
Я сунул кинжал в ножны, подобрал королевскую мантию и пошел помогать голому и грязному троглодиту тащить старика в лес.
Хижина оказалась весьма невелика — места в ней доставало лишь встать посередине, но огонь был жарок, а старуха у очага помешивала в горшке, от которого пахло вареным мясом и луком. В эту промозглую ночь меня будто коснулось дыханье муз. Лир шевельнулся — впервые за те несколько часов, что миновали после того, как мы его внесли. Возлежал он на топчане, устеленном соломой и шкурами. Его меховая мантия еще курилась паром у огня.
— Я мертв? — осведомился король.
— Нет, стрый, пока нет, но едва не лизнул соленую ржу смерти, — ответил я.
— Бѣгите отсюда! За мною гонится нечистая сила!.. — вскричал голый парняга, отмахиваясь от воздуха у себя перед носом. Я помог ему смыть почти всю грязь, поэтому теперь он был просто угваздан и безумен, а человеческий облик почти что обрел. — Бѣдному Тому холодно!.. О, ду-ди, ду-ди, ду-ди, ду!
[197]
— Знамо дело, мы так и поняли, — сказал я. — Если, конечно, не принимать тебя за сокрушительно здоровенного парнягу, которому от рожденья дан щекотун размером с изюмину.
— Питаюсь я водяными лягушками, жабами, головастиками, ящерицами земляными и водяными, а когда сидящая во мнѣ нечистая сила очень разгуляется, приправляю кушанья коровьимъ каломъ, жру старыхъ крысъ и утопленныхъ собакъ. Пью зеленоватую плѣсень, покрывающую поверхность стоячихъ лужъ; меня гонятъ кнутами отъ одной десятины до другой, сажаютъ въ колодки, бьютъ, заключаютъ въ тюрьмы, а прежде у меня было три пары платья, шестъ рубахъ для прикрытія наготы, конь для верховой ѣзды, а у лѣваго бедра мечъ, чтобы имъ сражаться. О, перестань, мой мучитель, уймись Смолькинъ, уймись, мой терзатель!
[198]
— Ѣба-ать… — рек я. — Эта холодная ночь всѣхъ насъ обратитъ въ дураковъ и въ бѣсноватыхъ
[199]
. Тьфу ты — я хотел сказать: все мы, видно, одуреем, покуда длится эта ночь!
[200]
— Я ему бараньего рагу предлагала, — проворчала старуха, не оборачиваясь от очага. — Так нет же, ему лягушек подавай да коровьи лепехи. Больно привередлив для бѣсноватого в чем мать родила.
— Карман, — молвил Лир, цепляясь за мою руку. — Кто этот крупный голый малый?
— Злой дух, злой дух; кличет себя бедным Томом
[201]
. Говорит, за ним бежит диавол
[202]
.
— Вот дочери что сделали с несчастным!
[203]
Ты отдал все двум дочерям твоим и вот дошел до этого?
[204]
Что стало с человеком из-за дочек! Ты отдал все? Ты ничего не спас?
[205]
