Так как погода стояла превосходная, мы решили, что следует раздобыть кресло на колесиках и отвезти госпожу Танаку в больничный сад подышать свежим воздухом. С разрешения медсестры мы завернули старушку в одеяла и выкатили во двор. Со стороны мы представляли собой весьма организованное шествие: задавала темп Наоко, катившая кресло. Я шел рядом, пытаясь приладить ручку под запястье госпожи Танаки. Завершали процессию господин Танака и Томоко.
Больничный дворик оказался маленьким и хорошо ухоженным. Две мощеные дорожки делили на четыре части лужайку, по краям которой росли кустарники и цветы. Декоративная поилка для птиц украшала центр лужайки, кругом на скамейках сидели больные. Под руководством медсестры в садовых ботинках самые юные больные, сидя на траве, цветными карандашами рисовали в блокнотах маргаритки.
– Разве здесь не чудесно, тетушка? – воскликнула Наоко. – Что за славный денек!
На самом деле небо затянули облака, но сегодня ничто не могло испортить настроение Наоко. Так как лужайка оказалась довольно неровной, мы медленно переместились на мощеную дорожку.
Хорошей погодой наслаждались не только больные. Один из врачей курил сигарету, сбрасывая пепел прямо на клумбу. Да уж, не придумал ничего лучшего, как курить на виду у больных детей! Странное поведение для медика! Ты будешь довольна, услыхав, что я бросил на доктора долгий неодобрительный взгляд.
Внезапно все эти сантименты отступили на второй план. Я заметил на скамейке недалеко от курильщика в белом халате девушку-иностранку. Не просто иностранку, а Мэри из Англии! От неожиданности я даже остановился. На Мэри была черная футболка и льняные брюки. Рядом с ней сидел хрупкий юноша в белом больничном халате. Мэри держала на коленях книгу и читала вслух, а юноша бездумно глядел прямо перед собой. Его смертельная худоба говорила о продолжительной тяжелой болезни. Когда наша процессия приблизилась к Мэри, я заметил, что читает она иллюстрированную книжку японских народных сказок. Я удивился – не многие иностранцы умеют читать по-японски. Бабочка с сиреневыми крыльями порхала рядом с Мэри, отвлекая девушку от чтения. Она с улыбкой отмахнулась от назойливого насекомого. Юноша все так же безучастно смотрел на бабочку, пока та не улетела. Когда кресло на колесах, громыхая, поравнялось со скамейкой, Мэри подняла глаза, но снова не узнала меня. Наверное, решила, что я больничный сторож или кто-то в этом роде. Я не стал приставать к ней, требуя вернуть долг. Мне было приятно видеть, что рядом с болезненным компаньоном Мэри кажется такой довольной и спокойной.
В половине четвертого я простился с кланом Танака, потому что в четыре ждал слесаря. Пока слесарь орудовал своими инструментами, я принялся соскребать со стен жестокие слова, нацарапанные Марико. Как я ни старался, розовая помада не хотела стираться. Единственный выход – перекрасить стены заново. Решение, конечно, радикальное, но ведь мы с тобой хотим, чтобы стены стали прежними, разве не так? Завтра куплю краску. Тебе будет приятно услышать, что наш домашний алтарь восстановлен. Я просмотрел семейные альбомы и заменил поврежденные фотографии. В твою рамку я вставил ту самую фотографию с парома на Кюсю. Как ты прекрасна, такая смеющаяся и сияющая изнутри! Твоя улыбка осветила весь алтарь.
После того как слесарь закончил работу и выдал мне новенькие сверкающие ключи, я поднялся наверх, чтобы посмотреть на виолончель. Инструмент лежал на полу, прикрытый красным шелком кимоно. Я осторожно поднял его на руки и снес на задний двор.
Солнце зашло, и я с трудом различал кусты в дальнем углу сада. К счастью, для работы мне хватало света, падавшего от кухонного окна. Я положил виолончель и начал копать землю совком. Совок плохо входил в дерн, поэтому задача оказалась труднее, чем я полагал. Рубашка прилипла к спине от пота, на руках появились болезненные волдыри. Когда яма была готова, я снял с виолончели красный шелковый чехол и положил ее на новое место успокоения. Несколько мгновений стоял, погрузившись в воспоминания, потом начал засыпать яму землей. Затем притоптал холмик, образовавшийся рядом с ямой. Лужайка была испорчена, но завтра утром я все поправлю: посажу в землю семена травы. Я засунул совок на место, затем отправился принимать заслуженную ванну.
Дом очистился от следов жестокости Марико. Теперь он снова принадлежал нам. Если бы это могло утешить мое сердце! Даже после того, что Марико сотворила с нашим домом, мне не хватало ее. Когда я чистил зубы, то заметил на полочке в ванной заколку для волос с розочкой из какой-то ткани на конце. Я повертел заколку в руках, ощущая тоску по тем дням, когда Марико была так заботлива и добра ко мне. Меня раздражало, что я никак не могу перестать думать о ней. В конце концов я зашвырнул заколку в унитаз, нимало не заботясь о том, что она может застрять в трубе.
III
Как тихо ночью, окрестности словно укрыты пуховым одеялом. Только ночной бриз, проникший в сад, шевелит листья. Я снова сижу за кухонным столом. На кухне темно – лампочка перегорела, а я так и не заменил ее. Может быть, ты думаешь, что я грущу, но поверь, это вовсе не так. Я чувствую себя бодрым и живым как никогда. Грудь мою переполняют надежды.
Хотя часы уже пробили полночь, я не пойду спать. Ночной сон – не более чем привычка. Лучше сидеть за кухонным столом, чем ерзать на матрасе, балансируя на грани безумия. Позволь мне остаться здесь и поговорить с тобой.
Процесс выздоровления госпожи Танаки шел семимильными шагами. Когда я навестил ее в больнице в следующий раз, старушка сидела на кровати и вязала. В пурпурно-красном халате и бирюзовом тюрбане она уже гораздо больше напоминала прежнюю госпожу Танаку (хотя из-под оборки тюрбана все еще виднелись бинты). Наконец-то она одна. Племянница и муж куда-то запропастились.
– Доброе утро, госпожа Танака, – поздоровался я. – Сегодня вы выглядите очень бодро.
Старушка улыбнулась и кивнула, накидывая петлю. Так как ее способности к разговору еще не восстановились, я присел рядом с кроватью и начал болтать. Телевизор был выключен, и в отсутствие жизнерадостных рекламных слоганов комнату наполняло клацанье спиц. Не прерывая работы, старушка изучающе поглядывала на меня, выжидая, что интересного я ей скажу. Я ощущал неловкость – куда мне до болтушки Наоко!
– Вид у вас боевой, – продолжил я, – вчерашняя прогулка в саду явно пошла вам на пользу.
Моя речь не произвела на госпожу Танаку особого впечатления. Она наклонила голову и принялась считать петли.
– Уверен, скоро вас выпишут домой. Чем я могу помочь вам? Купить что-нибудь? Или сделать какую-нибудь работу по дому?
Нечего и говорить, что госпожа Танака не посчитала нужным ответить на эти вопросы. Она уткнулась в вязание, и я удивился, что моя забота о ее здоровье обидела старушку. Я заметил, что госпожа Танака пропустила ряд, и в полотнище образовалась дырка. Она принялась яростно распускать нитки. Впрочем, дойдя до дырки, госпожа Танака не остановилась. Она распускала и распускала пряжу, пока не распустила ее до конца. Затем, используя язык знаков, старушка показала на руки и протянула мне шерсть. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять – она хочет использовать мои руки, как рамку. Наклонившись к госпоже Танаке, я установил руки, как было велено.
